Он перевел дух, никогда не говорил так долго. Аснерд протянул кувшин с холодным напитком. Скилл отпил жадно, красноватые струйки потекли по подбородку, перевел дух и сказал уже чуть веселее:
– А самое главное сокровище любой страны, любого народа и любого племени – это женщины! Для них добывается и власть, и золото, и земли, и волшебные жар-птицы. Ну, ты же слышал…
Он снова припал к кувшину, пил долго, пока не запрокинул вверх дном. Придон украдкой оглядел лица, на которые как будто упал солнечный луч. Даже всегда хмурый и мрачный как ночь Вяземайт просветлел, а в глазах появилось мечтательное выражение.
Артания, это знают все, почти вся из Степи, на юге от Куявии ее отделяют горы. Среди неприступных скал укрепилось одно воинственное племя, слава о котором идет по всей Артании, о нем знают в Куявии и даже в Славии. Не за доблесть мужчин племени, не за богатства земли или особой выделки мечи: в том племени живет знаменитая Яливия, о которой слагают песни, о которой грезят мужчины и которой завидуют все девушки. Частокол ее ресниц сравнивают с разящими наповал стрелами, ее глаза – озера, в которых мечтает утонуть каждый мужчина, а ради ее улыбки всякий готов броситься хоть в пропасть, хоть на копья…
В таком же горном племени, но уже по ту сторону границы, на стороне Куявии, живет Тация, при виде которой солнце желтеет от зависти и спешит скрыться за тучкой, боясь сравнений. Когда Тация выходит в ночи, то озаряет все вокруг, как будто снова взошло солнце. Еще идут слухи, что в племени убичей в одной очень бедной семье родилась девочка, на красоту которой уже едут любоваться из дальних стран, а могучие властители стран спешат договориться о браке с ее родителями, предлагая своих сыновей в мужья.
За легендарную Бивию, у которой волосы из чистого золота, сражалось семь племен, за Симиллу поссорились тцары и великие полководцы. Когда пошла молва о некой красавице из племени щагов, под которой даже трава не гнется, сразу же из всех трех держав отправили знатных людей проверить: так ли это, а если так, то как можно заполучить такое сокровище…
– Превыше всех волшебных коней и волшебных амулетов, – закончил Скилл, – цена красивых женщин! Об Итании давно слава, только ты в походах не слушал эти песни… Так что эту красоту добываешь не только для себя, как думаешь по малолетству… Для всей Артании!
За окном тревожно и призывно заржал Луговик. Придон встрепенулся, по телу пробежала тревожная волна, на руках встопорщились волосы.
– Пора, – сказал он. Попробовал улыбнуться. – Мой конь лучше меня знает, когда надо в поход.
– У тебя чудесный конь, – согласился Аснерд. – Вообще после женщин кони – первые.
– По красоте, – уточнил Вяземайт. – А так кони вообще-то умнее. Но кому этот скучный ум нужен?.. В женщинах, конечно.
Скилл обнял крепко, задержал так на миг. Придон ощутил, как к горлу поднимается горький ком. Все заботятся о нем, а он – только о себе.
Подошел Аснерд, обнял так, что дыхание вылетело со всхлипом, а Вяземайт только положил ладони на плечи, посмотрел в глаза, кивнул.
Последним Придона обнял Горицвет. Придон чувствовал, как тот не хочет выпустить его из рук, ибо здесь он трясется над братьями, как наседка, чтобы сгинувший в неведомых краях брат не укорил за малую заботу о племянниках, а за пределами Артании он будет сам по себе, разве что Олекса и Тур присмотрят…
Придон наконец высвободился, в глазах начало щипать. Дрогнувшим голосом сказал:
– Пора! Прощайте.
Луговик в нетерпении переступал копытами у крыльца. Второй конь, заводной, потряхивал гривой у коновязи. За седлом горбился небольшой дорожный мешок: артане берут даже в самые дальние походы лишь самое необходимое.
Проводить вышли все, Скилл еще раз обнял, Придон прижался к брату. Голос прозвучал хрипло, проклятый ком раздувает горло, как будто там застрял булыжник:
– Я люблю тебя, брат!.. От слова, что я дал, отказаться не могу, сам знаешь. Я добуду этот проклятый меч! Но ты, прошу, проведи по берегу реки наше войско. Пусть эти торгаши узрят и устрашатся нарушения договора.
– Устрашатся, – пообещал Скилл угрюмо. – Всяк в Куявии будет знать, что, если до твоего возвращения ее отдадут другому, по всей Куявии возопят вдовы! Я вторгнусь в их проклятые земли и не оставлю там камня на камне!.. Запылают поля и села, а лесные звери и вороны разжиреют на трупах куявов. Я разрушу все их отвратительные города, разбросаю камни и посыплю солью, чтобы ничего не росло… Знай, брат, в Куявии всяк будет стеречь, чтобы ее не выдали замуж!
Он захохотал, в громовом голосе было грозное веселье воина. Он любил блеск и звон металла, победные крики и хрипы умирающих врагов. Где он проносился со своим быстрым, как молния, войском, за спиной шла стена огня и достигала небес. Лесные звери бежали сломя голову, а овдовевшие женщины со страхом твердили младенцам его имя.
Из конюшни вывели уже оседланных коней Олекса и Тур. Придон хотел вскочить в седло, но взгляд ухватил на крыльце худенькую женскую фигурку.
Блестка, видя, что ее заметили, торопливо сбежала по ступенькам к брату. Придон смотрел на нее с нежностью и тревогой: слишком чистенькая и хорошенькая, словно рождена для жизни в Куявии. Волосы черные, как ночь, и, как звезды, в них проскакивают крохотные искорки. Овал лица тоже закругленный, милый, чистенький, как только что снесенное яичко. Солнце светило ей в спину, и Придону почудилось, что она вся светится, как только что просвечивались на солнце ее розовые ушки.
Большие блестящие глаза их сестры-затворницы смотрели с немым испугом. Он вспомнил, что его тело испятнали новые шрамы, невольно шелохнулся, как бы закрыть их, но от этого движения задвигались огромные бугры мышц, под смуглой кожей прокатились шары.
Ее хорошенький ротик приоткрылся, Придон еще не знал: в испуге или что-то хочет сказать, но сердце его едва не выскакивало, хотелось пасть на колени, приникнуть лбом к ее коленям.
– Сестренка, – сказал он умоляюще, – неужели я за это время стал таким страшным? Она покачала головой.
– Придон, – услышал ее тихий голос, – Придон, брат мой… Что ты с собой сделал?
– Что? – спросил он.
– Что тебя терзает? – спросила она. – Придон…
– Сестренка, – сказал он. – Тебе четырнадцать весен… Спроси меня снова, когда тебе будет хотя бы шестнадцать. Я люблю тебя, Блестка!
Он поцеловал ее в обе щеки, она сразу застеснялась и покраснела, как маков цвет, а он вскочил в седло. Луговик заржал и пошел боком. Придон огляделся, вздохнул. Моя бескрайняя Степь, я оставляю тебя! Оставляю огромную чашу неба – синюю днем и темнозвездную ночью, оставляю горький запах полыни, пение птиц и стрекотание кузнечиков… если в Куявии они и есть, то не такие, оставляю прокаленную солнцем и сглаженную ветрами землю.