– Почему?
Селянин горько усмехнулся.
– Если засыпало песком целые города, то что ему мой огород?
– И что тогда? Уйдешь?
– Наверное, – ответил селянин. – Человеку не дано знать, сколько ему осталось. Возможно, только на болоте я могу… а вне его сразу к праотцам?.. Но тебе, герой, надо ломать голову не над тем, как одолеть горы, это нетрудно, а как пройти болото… То самое, что встретишь сразу за этими горами, больше похожими на забор. К счастью, вы пришли ко мне с добрым словом, поделились едой, говорите вежливо. Я отвечу тем же…
– Поделишься едой?
– Скажу, что пройти можно через болото только в одном месте. Это недалеко… Видишь вон ту красную гору?.. Нет, то оранжевая, сейчас их не различишь…
Придон сказал настороженно:
– Почему же… Хоть и ночь и все серое, но та гора в самом деле…
Селянин оживился.
– Заметил? А вот та, другая, слегка оранжевая! Как будто накалена в огне. Видишь? Если идти от нее, то угодишь в топь, а там еще и логово болотных зверей. Смотри, за оранжевой горой – красная. Выглядит неприступной, но это только с виду. Если подниметесь на нее, то, никуда не сворачивая, прямо от горы через болото… Там есть проход!.. Все остальные пути – гибель.
Утром селянин настоял, чтобы взяли веревку, буквально насильно повесил на Тура. Тот ворчал, но уже при первом же подъеме проскрипел, что без веревки пришлось бы переть взад.
Пригону казалось, что он ползет, как муха по отвесной стене. Приходилось цепляться за малейшие щелочки, упираться в крохотные выступы. Если бы не стальные мышцы, что позволяют удерживать тело на одном пальце, не поднялись бы и на треть стены.
Дважды отдыхали, распластавшись, как ящерицы на камне. Придон смотрел в мокрое от усталости лицо Олексы, перекошенное от нечеловеческих усилий, они же благородные сыны степей, а не какие-то вшивые горцы, понимал, что у самого рожа еще та, он слабее Олексы впятеро.
Весь подъем остался в памяти как страшный сон, когда руки и ноги наливаются свинцом, тело застыло, а сверху опускается исполинская ступня горного великана, что вот-вот раздавит.
Сквозь грохот в черепе и шум крови в ушах чувствовал, как сильные руки поддерживают, тащат, трясут. Злой голос кричит в уши, наконец Придон обнаружил себя на крохотной каменной площадке, справа и слева Олекса с Туром, усталые, осунувшиеся, но веселые.
– А все-таки мы это сделали! – услышал Придон голос, это говорил Тур, сквозь шум крови в ушах слова прорываются в сознание слабые, придавленные. – Честно говоря, как-то не думал даже…
– И я, – ответил Олекса. И добавил нагло: – Не подавал виду, но мне казалось, что будет труднее. Тур захохотал.
– Оказывается, мы чего-то стоим?.. Даже как горные козлы? Олекса, ты вот точно козел!.. Придон, ты как себя чувствуешь? Осталось самое легкое.
Придон спросил слабым голосом:
– Что?
– Как что? – удивился Тур. – Всего лишь спуск.
– Спуск?
– Ну да. Уже на ту сторону.
Горы, на которые влезли, торчат, как гигантские зубы, до небосвода рукой дотянуться, но сколько Придон ни смотрел вниз, везде красная, как пламя, земля, оттуда все еще несет гарью, там стелется дымка, а дальше вообще стена странного розового тумана.
Он содрогнулся, впервые ощутив, не поняв, а именно ощутив, что есть не только земли, подобные Куявии или Славии, но и вот такие, где вообще, может быть, человеку жить невозможно.
– Переведем дух, – взмолился он. – Это вы готовы прямо вот так вниз, а у меня все трясется!
Спускаться все же оказалось намного легче. На этот раз Олекса шел первым, Тур последним, а Придона держали посредине. Если сорвется, Тур удержит на веревке. Впрочем, Тур, как самый сильный, не зря спускался последним. Удержит и двух, если сорвутся оба.
И все-таки Придон выдохся так, что, когда сквозь заливавший глаза пот рассмотрел приближающуюся землю, плоскую, на которой можно удержаться без веревки, он тут же распластался на ней, как медуза, выброшенная на берег, и ощутил, что никогда в жизни не сможет пошевелить даже пальцем.
Очнулся от сильных грубых голосов. Пахло тухлой рыбой, гнилой травой, разлагающейся рыбьей икрой и молоками. Он поднял тяжелые веки, в двух шагах жарко полыхает маленький костерок из трех веточек. Донесся аромат жареного мяса. Придон сразу ощутил, что зверски хочет есть. Олекса и Тур перед костром, хохочут, двигают камни, устраиваясь поудобнее.
– Ничего себе, – донесся голос Олексы, – безопасный проход!.. Уж точно, что войско сюда не проведешь…
– Да, – послышался голос Тура, – тут могут отсидеться в безопасности любые чудища. Я, пока карабкался, чуть к праотцам не отправился…
И Тур тоже, мелькнула мысль. Значит, я не так уж и слабее… хоть и слабее.
Он поднял голову. Там, сразу за спиной Тура, колышется розовый туман. Неприятная розовость, идущая не от утренней зари, а от мяса больного животного. Это оттуда нездоровый запах дохлой рыбы и гниющих водорослей. И еще оттуда страх, как будто из розового тумана с угрюмой злобой смотрит огромный лютый зверь.
Даже не зверь, мелькнула пугливая мысль, а что-то страшнее. Как будто на тебя смотрит ящерица или жаба размером с гору, что слизывает стада зубров, аки муравьев.
Итания, подумал он. Я найду обломки этого паршивого меча, принесу твоему отцу… и ты протянешь мне руку. Я вскину тебя на седло, степь загремит под конскими копытами, ибо со мной приедут сильнейшие витязи Артании, дабы твой отец видел, что не за пастуха отдает дочь!
Он поднялся, шум в голове затих, во всем теле внезапная ясность и свежесть.
– Отдохнули? – спросил он нетерпеливо. – Старик сказал, что через это болото пройти можно только здесь… Где здесь?
Олекса долго всматривался в туман. Тур, напротив, с удивлением посматривал на Придона.
– Ты уверен, – спросил он, – что сможешь двигаться? Я уж хотел было ноги вытереть, думал – мокрая тряпка лежит.
Олекса стоял к ним спиной, ноги на ширину плеч, ладонь прижал козырьком к глазам.
– Странное болото, – обронил он хмуро.
– Чем? – спросил Придон.
– Не вижу в тумане, – ответил Олекса зло. – Или у меня с глазами что-то, или же туман… не туман. Придон сказал в нетерпении:
– Узнаем на месте.
Не дожидаясь ответа, он шагнул вперед. Обострившийся слух подсказал, что Тур задвигался, вот поднимается, тяжелые шаги за спиной, от сердца отлегло, а то уже кольнул страх, что не пойдут, ибо в Артании слабые не распоряжаются сильными.