– Уходим, – прохрипел он.
Из озера лавы взметнулся фонтан оранжевого огня. Страшный жар сжег все волосы на руках и лице Придона, мгновенно вздул кожу пузырями и вошел в тело до мозга костей, вызвал невыносимую боль. Ноги подкосились, он упал, подполз к Олексе. Тот стонал, не открывая глаз. Лицо и грудь почернели, жуткий жар сжег верхний слой кожи, Олекса казался покрытым серой пылью, но это был пепел его сгоревшей кожи.
Он ухватил Олексу, сам закричал от боли, кожа на руках сожжена. Грохот затих, земля не дергается, только сильный жар все так же иссушает кожу и превращает оболочку глаз в мертвую слюду.
На том месте, где возвышалось последнее убежище дивов, плескалось огненное море лавы. В низком небе разверзлась жуткая дыра, проглянуло такое же жуткое красное пятно, неподвижное, без бегущих в страхе округлых, как бараны, туч, словно страшное озеро отражалось там, как в зеркале.
В сторонке пытался подняться и снова падал на руки Конст. Спина его стала красной, словно кожу сняли заживо, волосы сгорели, а серый пепел сдуло порывом жаркого ветра. Придон, почти теряя сознание, отнес Олексу подальше от огненной лавы, затем вернулся за Констом и положил их рядом. Очнувшись, Конст слабыми пальцами пощупал Олексу, тот перестал стонать, и Придон подумал, что не зря он вытащил этого Конста, умеет лечить лучше любого из артанских лекарей.
От изнеможения в глазах плыло. То ли заснул, то ли терял сознание, но, когда очнулся, пурпурные тучи стали темно-багровыми, а оранжевое море лавы остыло, покраснело, кое-где покрылось темной коркой.
Массивные глыбы почти целиком скрылись в озере, только в самом центре озеро остыло чересчур быстро, и несколько огромных каменных блоков торчат из оплавленной дымящейся земли, уже не погружаясь. Земля еще вишневая, но остывает, доносится треск, шипение, сухие щелчки, рвутся остывающие каменные пласты.
Конст укутал Олексу обгорелыми тряпками так, что из лохмотьев торчит только нос, красный, обгоревший, распухший.
– Спасибо, – прохрипел Придон. – Теперь помоги мне его на спину… Нет, я подниму сам, ты привяжи…
Горячий злой ветер сильно толкал в спину. Придон чувствовал, что без этого ветра он не мог бы идти вовсе, страшно и подумать, как это двигались совсем недавно в обратную сторону, как ломились сквозь эту пылающую стену.
Конст дважды брался помогать нести Олексу. На нем раны заживали быстро, затягивались на глазах даже жуткие ямы от выжигания раскаленным железом.
– Сделай что-нибудь с моим другом! – потребовал Придон. – Ты же можешь!
Конст на ходу повернул к нему худое, как будто на череп натянули кожу, лицо. Запавшие глаза прятались так глубоко, что Придон видел только пугающе пустые глазницы.
– Не могу, – ответил Конст просто, и Придон увидел, что спасенный им человек держится из последних сил. – Нужна вода, много воды… И мне, и ему…
– Вода, – вырвалось у Придона хриплое. – Вода!.. Да будь здесь вода…
Они шли под пурпурным небом, что значило день, шли под багровым, такая здесь ночь, снова под пурпурным, а горячий ветер с каждым днем слабел, а без подталкивания в спину каждый шаг становился все тяжелее.
Придон сам впадал в беспамятство, а когда вздрагивал и возвращался в этот жуткий мир, обычно видел впереди тощую фигуру Конста. Его фигура отбрасывала жуткие тени по мертвой выжженной земле, он что-то бормотал, размахивал руками, словно так было легче идти. Похоже, он нарочито выходил вперед, что если какая беда, то хотя бы успеет поднять крик, могучий воин очнется и схватится на огромный топор.
Сухой воздух сушил горло, оба жадно разевали рты, пытаясь захватить больше жизненной силы, но сухость лишь проникала по гортани в легкие, заставляя долго и судорожно кашлять, выплевывать горячие комочки спекшейся пыли.
Придон чувствовал, что мозг уже плавится от дикой жажды. Губы стали сухими, как кора старого дерева, полопались, как эта же кора, горло саднит, словно изнутри содрали кожу, а потом еще и набили туда горячего песка, язык превратился в неподвижную каменную плиту, его не сдвинуть, не сдвинуть…
Конст молчит, не жалуется, хотя Придон видел, как тот падает все чаще. Последний раз он не захотел вставать, пришлось попинать ногами. Второй раз не помогли и пинки. Придон опустил Олексу на землю, оторвал длинную полосу ткани и привязал Конста за шею.
– Я, – выхрипел он пересохшим горлом, – я… буду тащить… Мне тяжело… Если ты пойдешь… мы дойдем… Конст ответил совсем сипло:
– Мы… не дойдем… Иди один…
– Нет… мы дойдем…
Он качнулся, поднял Олексу и двинулся, не видя дороги, но так, чтобы ветер дул в спину. Конст некоторое время тащился следом, но однажды Придон не ощутил привычного натяжения. Дернул сильнее, подтащил веревку, поворачиваться с Олексой на плечах труднее, в ладони оказался чисто срезанный обрывок.
Зарычал, бережно опустил Олексу, разогнулся, широко расставив ноги. Ветра уже нет, но качает так, словно треплет ураган. Если присмотреться, то можно заметить легкие отпечатки… вот здесь он упал и уже полз, цепляясь за камни, за неровности почвы… Вот здесь ударился головой… уже не видит…
На Конста он наткнулся всего через сотню шагов. Упал рядом, тяжело дыша, сказал измученным голосом:
– Там остался мой лучший друг… Его ждет отец, который отправил со мной двух сыновей… Один уже погиб, закрывая меня! Могу ли я лишить отца и второго сына?
Конст долго лежал молча, уткнувшись лицом в горячий черный песок. Прошептал едва слышно:
– Иди сам. Если можешь, неси своего друга… Я вам только помеха…
– Ты в моем отряде, – ответил Придон.
– Я… я чужой…
– Ты в моем отряде, – повторил Придон. – Теперь ты наш…
– Если ты оставишь меня… – прошептал Конст, – доберешься быстрее… Со мной можете не добраться вовсе..
– Я же не куяв, – ответил Придон. – Артане своих не бросают!
Конст повернул голову, в запавших глазах на этот раз блеснул странный огонек. Ни говоря ни слова поднялся, пошел, шатаясь, обратно.
Придон помнил, что он шел, очень долго шел. Потом полз. Тащил на себе Олексу, возвращался и ловил Конста. Тот все пытался уползти и умереть, чтобы Придон мог двигаться быстрее, без обузы, а Придон чувствовал, что для него это тягчайшее оскорбление, если примет такую жертву.
Все чаще наступало затмение, когда он шел или полз в полной тьме, а затем возникало сияние, в нем проступало лицо Итании, он двигался на этот свет, и снова ноги переставали подкашиваться, а пальцы не соскальзывали с камней, за которые подтягивался.
Однажды земля начала подрагивать, затем затряслась уже сильнее, загудела, словно прямо на него несся табун диких коней. У него не было сил поднять голову, но грохот затих. И снова он помнил лишь, что надо двигаться, надо идти, ползти, надо доставить Аснерду хотя бы Олексу, там волхвы и маги, там могучие лекари, там есть все, молодые и сильные должны умирать только в бою…