Когда он вскакивал в седло, один из молодых сказал удивленно:
– А что за артанин, у которого и топор, и ножны для меча?
Ветеран обошел Придона, глаза расширились. Отшатнулся, потрясенный хрипло проговорил дрожащим голосом:
– Древние руны… Их нельзя смертным!.. Что за ножны у тебя, артанин?
Придон надменно усмехнулся, выпрямился в седле, показывая во всей мощи глыбы плеч и ширину выпуклой груди.
– Может быть, тебе еще объяснить, кто я и зачем меня ждет ваш тцар?
Он развернул коня, услышал за спиной, как кто-то ахнул, но Луговик уже пошел вскачь, каждый скок длиннее, пока дорога под копытами не слилась в одну серую мерцающую ленту, а деревья по обе стороны широкой дороги не замелькали, как быстро летящие навстречу птицы.
Итания, Итания, Итания! Все десять дней, что Луговик мчался без устали, останавливаясь только на ночь, это имя звучало в ушах, вспыхивало сиянием в небе, выстраивалось узорами звезд ночью, слышалось в свисте встречного ветра.
На одиннадцатый – стык сине-голубого неба с зеленой землей заблистал белыми искрами. Луговик, будто у него выросли крылья, стелился над землей, как быстро скользящая птица, и вскоре Придон уже различил белые стены Куябы.
К распахнутым воротам тянулись тяжело груженные телеги. Придон обогнал, въехал, игнорируя окрик стража, а тот, поколебавшись, посмотрел на широкую спину с двумя перевязями и решил не гнаться за одиноким артанином.
В прошлый раз Черево повел их к дворцу со стороны сада, теперь же Придон ехал узкими улочками к большой площади, куда дворец выходит главными вратами.
Конь нес легко, быстро, гордясь героем-хозяином. Далекий дворец разрастался в размерах, Придон различал сперва высокие башенки, затем невыносимо заблестела золотая крыша, обозначились ровные зубцы стен.
Из дворца поспешно выходили богато и празднично одетые люди. Их и так всегда перед дворцом немало, а сейчас дворец выплескивал целые толпы. Придон пустил коня шагом. Тот потряхивал гривой, огненные глаза диковато косились по сторонам, грозный храп отгонял чересчур смелых, что норовили подойти ближе и коснуться чудесного животного.
Камни дворца казались еще белее, чище, праздничнее. Дворец блистал, как вырезанный из покрытого прозрачной смолой льда.
Придон гордо выпрямился, одну руку упер в бок, другую красиво опустил на рукоять гигантского топора. Он знал, что выглядит красиво и мужественно, а среди женоподобных куявов, что даже перед женщинами, как говорят, не решаются раздеваться, так и вовсе со своим суровым мужественным торсом, покрытым шрамами, кажется богом войны и воинских забав.
Теперь с его плеч спадает пурпурный плащ, добытый Скиллом у горских народов, плащ держится на золотой зацепке с драгоценным камнем, широкая выпуклая грудь открыта, на коричневой от поцелуев солнца коже белеют шрамы и шрамики, лучшее украшение героев, живот в валиках мышц, широкий пояс стягивает тонкий стан, ни капли жира, он красив и свиреп, но сейчас в нем снова начинает мелко-мелко дрожать тот Придон, что глубоко внутри.
Луговик с удовольствием пошел по широким ступенькам, копыта звонко стучали о белоснежный мрамор. У ворот два гиганта воина в доспехах с головы до ног, даже лица закрыты так, что – стыдно сказать! – только глаза трусливо посматривают в щелочки.
Оба перекрыли и без того закрытые врата длинными копьями. Придон не успел раскрыть рот для гневного окрика, как появился настоящий гигант, широкий, массивный, лицо широкое, как луна, черная разбойничья борода скрыла подбородок.
Он загородил двери, глаза сверлили Придона с откровенной злостью.
– Кто? – проревел он настолько низким голосом, что тот показался идущим из глубин земли. – Артанин?
Придон надменно выпрямился, голос его прозвучал, как если бы молотом ударили по наковальне:
– Дунай, ты не помнишь меня?.. Тогда позволь пожать тебе руку, как пожал ее мой дядя!
Он зловеще улыбнулся и протянул руку. Сердце трусливо трепыхнулось, он не столь силен, как Аснерд, однако чернобородый стал желтым, как спелая дыня. Придон незаметно перевел дыхание, когда этот Дунай инстинктивно спрятал правую руку за спину. Это заметили стражи тцарских врат, переглянулась, один заулыбался во весь широкий рот.
Дунай наконец понял, что проиграл, с неохотой отступил. Воины у ворот тоже разошлись, а створки пошли в стороны. Придон с тем же надменным видом проехал под арку. Подумал, какая жалость, что Итания не видит, от этой мысли спина выпрямилась еще ровнее, а нижняя челюсть выдвинулась, как подъемный мост у пограничных крепостей.
Цветной, как куры, народ пугливо разбегался в стороны. Придон бодро поехал через большой зал, его узнавали, указывали пальцами. Не останавливая коня, он проехал весь зал, лицо неподвижное, как у тех статуй, что под стенами в таком изобилии, даже глазом не косил на придворных, хотя у них морды какие-то очень странные…
Ему что-то кричали, он оглядывался надменно и раздраженно, пока не сообразил, что это в благословенной Артании на конях въезжают даже к властелинам, а для этих тупых куявов милые верные кони кажутся чуть ли не дикими зверями.
Прибежал управляющий или что-то похожее. Нет, управляющий – это Щажард, ну и придумали имя, значит, сейчас нечто помельче…
Придон соскочил, ноги едва не разъехались на блестящих цветных плитах, скользких, как лед. Бросил в лицо этому мелкому управителю повод, тот отшатнулся, но все-таки поймал. Придон велел:
– Коня напоить, накормить, держать веселым. Управитель побагровел, на них смотрят, но Придон посмотрел тоже, глаза у варвара бешеные, и он сказал поспешно:
– Да-да, герой!.. Не беспокойся о своем… коне.
Луговика увели, а он, оставшись в центре зала, неспешно и с достойной медлительностью осмотрелся по сторонам. Сейчас о нем уже побежали сообщать тцару, а тот наверняка сперва пришлет этого толстяка Черево.
Вокруг пустота, беры и беричи прижались к стенам, обходят его по широкой дуге, словно ждут, что выхватит топор и начнет крушить все подряд, бросаться на стены, выкрикивать что-нибудь артанское, боевое, непристойное. Лишь на той стороне зала восстанавилось движение, шушуканье, переглядывание, слуги потянулись гуськом с напитками на подносах, сладостями.
Похоже, во дворец допущены и веселятся изо всех сил женщины, жены и дочери знатных людей Куявии. Конечно, мужчин больше, но женщины держатся настолько вольно, что Придон сперва только их и замечал. Артанские тоже любят одеваться ярко, но куда им до этой пышности, часто совсем нелепой, когда даже не представишь, что у этой женщины под платьем, зато мужчины здесь понятнее, привычнее.
Придон перевел дух, он уже узнавал мазунчиков, что вертятся вокруг женщин, слащавят, увиваются, умеют говорить приятные слова, женщины их слушают с великой охотой, но сами нет-нет и поглядывают на настоящих, которые обычно в сторонке. Эти настоящие, с обветренными и потемневшими от солнца лицами, иногда с темными пятнами от ударов мороза, чувствуют себя не то чтобы уж совсем чужими, но им гораздо легче находиться там, внизу, среди воинов, что несут охрану, спать не в роскошных покоях, как надлежит гостям тцара, а на солдатских топчанах, под храп стражи и сопение близких коней.