Может быть, в связи с этими вновь открывшимися обстоятельствами стоит взглянуть на рассказ самого Балмашова о нападении под несколько иным углом? Нападение имело место быть. Стоп. Но он ведь сам выезжал туда, на эту Троицкую Гору. И сам все там осматривал. На месте никаких следов. Ну хорошо, пусть там грязь, глина раскисшая, которая следы не хранит, но хоть что-то должно было выдать ту ночную погоню, борьбу, когда его повалили и начали душить, как он говорит, пакетом, — поломанный кустарник, оторванные пуговицы. Но там никаких улик — нет ни пакета, ни фонаря, который Балмашов якобы бросил. Куда все это делось? Дачники нашли, подобрали? Дети? Но по той тропинке действительно никто, кроме рыбаков, не ходит. Все — и дачники, и детвора — предпочитают сразу к озеру напрямик, к месту, где можно купаться. А та тропинка упирается в болото.
Не было никакого нападения. Он врал. Ну, пусть не врал, а фантазировал, воображал, вешал лапшу. Но с какой целью? Зачем? Может, та идея насчет наркоты и не лишена основания? Жена-то его, эта француженка Флоранс, тоже того, явно с приветом. Может, они на пару марихуаной с ней дымят? А что — чем травка не растение, а он как раз флорист, ботаник. Фильм был классный «Карты, деньги, два ствола». Так там тоже такие были ботаники, что только держись. Плантаторы — спецы по культивации травки. Может, и этот тоже подобным промышляет? Надо съездить к нему в Воронцово на эту сельхозбазу, посмотреть, чего они там на пару со своим компаньоном выращивают.
Стоп. Насчет компаньона. Катя в лицах пересказала, как беседовала с этим самым Тихомировым и их сотрудницей. Именно она — эта сотрудница, Петровых Марина — и опознала Бойко-Арнольда как клиента фирмы. «Надо ее повторно допросить, — Колосов записал это себе на календарь. — Она как раз и консультировала насчет тех чертовых растений, точнее, одного настоящего и одного муляжа, которые… Как там они называются? Крокус и смилакс?»
Про крокусы он еще что-то когда-то слыхал краем уха. А вот эта лиана смилакс — про такие, пардон, не знаем. Выходит, есть такая в этой самой флоре, ботанике. Где-то растет в ихних горшках оранжерейных. Интересно, а почему этот самый крокус был пластиковым, а не натуральным? И что вообще все это означало? Вся эта демонстрация с возложением цветов на трупы? И еще вопрос: откуда эта дрянь вообще взялась? Вот Катя была там у них в этом «Царстве Флоры», а такой важной вещи не выяснила — приобретались ли эти самые крокус искусственный и смилакс-лиана там, у них в магазине, вместе с остальными цветами, которыми была буквально завалена машина Аркаши Козырного?
Там, в баре, за этот явный прокол он Кате не попенял. Вообще сидел как дурак, хлопал глазами, жевал этот стейк. Потом еще танцевали. Катя положила ему руки на плечи, но дистанцию держала. Соблюдала дистанцию железно. И едва лишь он давал себе волю — сжимал ее крепко, пытался притянуть к себе, — очень умело и тактично отстранялась. Чужая жена… Черт… Блин… А он-то размечтался…
Он довез ее до дома на Фрунзенской набережной. Сколько раз он вот так ее подвозил? Пока ехали, все храбрости набирался, куража — напроситься на чашку кофе. Но так и не решился. «Все, пока, Никита, завтра я тебе позвоню, новости расскажешь», — Катя улизнула в подъезд. Он вырулил из двора на набережную. Но домой не поехал. Вышел из машины. Подошел к гранитному парапету. Река Москва — Москва-река… Ночью — а была уже поздняя ночь — летом хорошо на Москве-реке. Как-то однажды они сели с Катей на речной теплоходик. И надо же, напоролись на какое-то хулиганье. Такой момент, гады, порушили! Он, может, год такого момента ждал — быть с ней наедине на пустой палубе. Пришлось вломить этим недоумкам, впрочем, и ему самому в той драке на теплоходе здорово вломили, числом их было больше.
А еще тут где-то неподалеку на набережной у пешеходного моста был тот марокканский ресторан. И там было это дело об отравлении. Катя ему тогда здорово помогла. [5] Она вообще ему помогала всегда и во всем. Вспоминать об этом было приятно. И больно.
По ночной реке проскрипела баржа, гукнула сиреной — эх ты, недотепа! Раз не можешь на своем настоять, стой как болван под окнами на набережной… с букетом.
Он сплюнул в воду — ладно, не гуди, не учи, сволочь ржавая. Плавали — знаем. Повернулся решительно к своей машине, и вот тут-то все и произошло.
Он стоял на темной набережной. Было около половины третьего. Ночи в июне короткие, шальные. И никого не было рядом — ни одной живой души. И в это время у него зазвонил мобильный. Он подумал — дежурный, как всегда, что-то стряслось, хорошо, что он еще на ногах, точнее, на колесах, а не в постели…
— Алло, Колосов слушает.
Молчание.
— Я слушаю.
Тишина. Не мертвая, а выжидающая, исполненная чьего-то скрытого присутствия.
— Какого черта? — Колосов дал отбой. Глянул на номер — определитель не сработал, вместо цифр шли одни нули.
Телефон тут же зазвонил снова. Колосов поднес его к уху. На том конце — он чувствовал — молчали и ждали. Чего-то ждали.
— Какого еще черта? — грубо повторил он. — Что надо?
Тишина излучала угрозу. Там, на темной пустынной набережной, он явно это ощутил. Угрозу и опасность. Смертельную опасность. Колосов почувствовал, как кровь прилила к щекам и одновременно стало холодно — точно сквозняком потянуло.
— Какого черта, я спрашиваю? — повторил он, чувствуя на лбу, на висках, под рубашкой холодные противные капельки испарины.
Послышалось? А может, и нет… Приснилось? Но ведь не спал он. Как свист, как шорох, как морок полночный — шипение змеи, которой наступили на хвост: «Берегиссссссь!»
Когда сотрудники оперативно-технического отдела были откомандированы на Долгоруковскую улицу и за квартирой Пеговой было установлено наблюдение, выяснилось, что фигурантка проживает не одна, а то ли с подругой, то ли с помощницей по хозяйству. Помощницу засняли на пленку около полудня, когда она сначала выходила из подъезда, а затем возвращалась с сумкой, наполненной продуктами, — молодая, длинноногая, спортивного вида девушка в кроссовках, белых леггинсах и топе, открывавшем загорелые мускулистые руки.
А в это самое время Катя, возвращавшаяся с министерского брифинга на Житной, позвонила Анфисе Берг и решила заглянуть к ней в мастерскую на огонек. Просто так — пообщаться, оттаять душевно. Анфиса профессионально занималась фотографией. Она счастливо совмещала у себя талант и фоторепортера и фотохудожника, работала как заведенная, порой могла сутками не спать, выискивая, высматривая какой-то «потрясный» кадр или оригинальный ракурс. Ее снимки охотно брали даже европейские журналы. Она участвовала в модных фотовыставках. Иногда специально ездила на «стрелку» к «Красному Октябрю» и на «Винзавод» и снимала там опусы современного искусства, снимала самих художников, снимала детей, медсестер в больницах, пожарных на пожаре, актеров театра Петра Фоменко, клубные тусовки, гонки на собачьих упряжках, выставки яхт, свадьбы знаменитостей и традиционный марафонский забег по Садовому кольцу. Пристанищем ее была крохотная, тесная мастерская-офис, но зато в самом центре, на Гоголевском бульваре, которую вместе с коллегами-фотографами Анфиса арендовала вот уже несколько лет.