– Вы надеетесь, что ваш друг вернется к вам? – спросила Августа.
– А почему нет? Как там у него жизнь сложилась? А я женщина обеспеченная.
– Ну хорошо, спорить тут нечего, раз вы так этого желаете, – Августа тоже говорила с клиенткой мягко. – Вы принесли нам его снимок или…
– Карточки у меня его нет. Были, конечно, но за одиннадцать лет не знаю куда делись. А из вещей – вот, нате.
Она нырнула с головой в огромную кожаную сумку, долго рылась там и наконец достала свернутый мужской ремень – кожаный, с тяжелой пряжкой.
Августа взяла ремень и, не разматывая, осторожно вложила плотную кожаную массу в ладонь Ники. Та какое-то время была неподвижна, потом накрыла вещь другой ладонью, откинулась на спинку кресла и опять словно бы задремала.
Сеанс начался.
– Вспомните тот день, когда Евгений пропал, то есть ушел, – попросила Руфина.
– Скажите уж прямо – бросил меня. А ведь я одиннадцать лет назад еще о-го-го была. С весом, конечно, всегда у меня проблема, но он полных любил, сам говорил: есть за что подержаться. А в тот день… да обычный был день, самый обычный. Ждала я его к вечеру, а он не приехал. И ни звонка, ничего, как отрезал. Я искала его, думаете, не искала? Искала, – Лариса Павловна достала новую сигарету. – Но в Москве его не было, это точно. Куда-то подался соколик. Может, на юга, может, и того дальше.
– Но вы уверены, что он жив? – спросила Августа.
– Алкашом он не был, наркоманом тоже, это они загибаются, а он здоровый бугай… Я тогда и в больницы звонила – думала, может, в аварию попал. Нет, просто сбежал, живет себе где-нибудь, в ус не дует, – Лариса Павловна вдруг спохватилась, словно сказала что-то лишнее. – А может, как раз и плохо ему, жизнь не сладилась, а тут я – вот, мол, сокол, помню нашу с тобой любовь.
– И вы через столько лет простите ему?
– А как по-вашему – стоит простить?
Но Августа не успела ответить. Со стороны кресла послышался какой-то странный звук – то ли хрип, то ли клекот, невозможно было представить, что ТАКОЙ ЗВУК может издавать человеческое горло.
Руки Ники – со скрюченными, сведенными судорогой пальцами, взметнулись над головой. Кожаный ремень с пряжкой, распустившийся на всю длину, трепетал в ее руках как живой. Точно коричневая змея. Ника обернулась – лицо ее дергалось, глаза вылезали из орбит, она силилась что-то сказать, но язык не повиновался ей. Внезапно резким движением она обвила ремень как змею вокруг своей шеи. Секунда – и она резко дернула за концы, затягивая на своем горле петлю.
Августа и Руфина бросились к сестре, та рухнула на ковер, извиваясь и хрипя, все сильнее и сильнее затягивая на своем горле ремень-удавку.
– Руки ей держи! – крикнула Руфина, прижимая тело младшей сестры к полу.
Огромным усилием Августа впечатала правую руку сестры в паркет, одновременно силясь разжать ее мертвую хватку, отпустить ремень, ослабляя петлю.
– То самое, чего я так боялась! – Руфина и сама уже задыхалась – от борьбы, от тревоги, от неожиданности. – Это припадок… у нее припадок!
– Ему что-то мешает. И я бы хотел узнать, что это такое.
Это было произнесено в белом больничном коридоре, вполголоса, однако таким тоном, что Катя запомнила эту фразу надолго.
Посетить Центр судебной психиатрии оказалось не так уж и сложно. Арбатского убийцу Романа Пепеляева отправили на судебно-психиатрическую экспертизу сразу после предъявления ему «рабочего» обвинения. Видимо, следователь прокуратуры не считал для себя возможным продвигаться в расследовании дальше без официального заключения о психическом состоянии Пепеляева. Катя позвонила Левону Михайловичу Геворкяну – ведущему специалисту центра, которого знала и по прежним делам, и по лекциям, иногда он читал их в Главке во время служебных занятий.
«Хочу на него взглянуть» – конечно, это было не лучшей фразой, но как-то половчее соврать у Кати не вышло. К тому же профессор Геворкян знал ее как облупленную. Однажды даже заметил: «Голубушка, любопытство тоже в каком-то роде психическая аномалия». Позже Катя узнала, что Геворкяну звонил и полковник Гущин. А с полковником Гущиным они вместе съели не один пуд соли.
– Все жаждут на него взглянуть. Студенты-практиканты так и рвутся, – это Геворкян сказал Кате, приехавший в центр, встречая ее на проходной, более похожей на военный блокпост. – Хотелось бы, конечно, умерить весь этот ненужный ажиотаж вокруг его персоны, но пока это невозможно.
– С моей стороны это не праздный интерес, Левон Михайлович, я хочу сделать об этом происшествии статью. Вы же знаете, Пепеляева там, на Арбате, обезвредил именно Федор Матвеевич, – Катя постаралась, чтобы это вышло у нее как можно солиднее.
Но мудрый Геворкян лишь прищурился: конечно, конечно, и тем не менее, голубушка…
– Он по-прежнему молчит? – спросила Катя.
– Нет, отчего же.
– Начал давать показания? – Катя тут же нырнула в сумку за блокнотом. – Неужели? Как вам удалось? На всех допросах в прокуратуре он молчал, насколько мне известно.
– Он молчал на первых двух допросах. Потом были произведены очные ставки с несколькими свидетелями, находившимися в тот вечер на Арбате. Вот тут, в присланных вместе с постановлением о назначении экспертизы материалах… в частности, очная ставка с гражданином Зуевым… так… Здесь много написано, – Геворкян надел очки. – Это уличный торговец сувенирами. Он показал, что сначала видел Пепеляева на верхнем этаже строящегося здания, расположенного возле театра. У него в руках был пистолет, и он целился… Вот тут этот торговец говорит: «Он целился прямо в толпу». Но выстрелов сверху не последовало, и свидетель потерял его из виду. А через несколько минут началось… то, что началось, вы знаете, Екатерина. Вся Москва знает.
– На этих очных ставках Пепеляев говорил?
– Нет.
– Так, значит, он все-таки отказался от показаний? А у вас здесь начал…
– Ну, то, что он говорит нам здесь, я бы не взял на себя смелость назвать ПОКАЗАНИЯМИ. – Геворкян снял очки. – Он был к нам доставлен в крайне неудовлетворительном состоянии, пришлось принимать срочные меры медицинского характера.
– Но… доктор, я не понимаю, – Катя насторожилась. – Конечно, во время задержания Пепеляев пострадал, там такая ситуация была… Удивительно, как его вообще не линчевали.
Геворкян листал материалы.
– Значит, любопытно на него посмотреть, – сказал он. – М-да… а ведь простое дело с точки зрения уголовного процесса. Факт убийств налицо, оружие изъято, более двух десятков свидетелей, опознавших его. Виновность в суде будет доказать несложно. Так что же вас, коллега, в этом простом деле смущает?
– Это, по-вашему, простое дело? – Катя даже встала. – Это – простое?