И вот теперь Мерле, Королева Флюирия и Фермитракс отправляются на поиски Лорда Света, чтобы просить его об оказании помощи Венеции от имени ее жителей, а вовсе не по инициативе Совета дожей. Однако если даже они успешно выполнят свою миссию, едва ли им удастся вовремя вернуться обратно. И вообще, кто сказал, что Лорд Свет не поступит с ними так же, как Венеция поступила с его посланцем?
Самое неприятное состояло в том, что теперь им ничего другого не оставалось, как спуститься по следам Барбриджа в адское подземелье. При этом никто из них, даже сама Королева Флюирия, не знал, с чем им там придется встретиться.
Мерле открыла глаза и взглянула на спящего Фермитракса. Она сама смертельно устала, но мысли — одна тревожнее другой — не давали уснуть.
— С какой стати он нам помогает? — размышляла она вслух. — Вот ты, Королева Флюирия, ты — часть Венеции, или наоборот. Ты желаешь защитить то, что тебе принадлежит. Но почему Фермитракс идет с нами? Ведь он спокойно мог вернуться обратно к своим родным, в Африку.
— Если бы только он смог их там найти. Империя захватила не только северные территории.
— Ты думаешь, остальные говорящие львы погибли?
— Не знаю, — печально сказала Королева. — Вполне возможно. А может быть, они просто-напросто переселились в глубь материка, в такие дебри, где египтянам трудно их найти.
— И Фермитракс так думает?
— Вероятно.
— Значит, кроме нас, у него больше никого нет. Мы — его единственные друзья. Да?
Мерле протянула руку и ласково погладила каменную лапу льва. Фермитракс довольно заурчал и повернулся на бок, протянув к ней все четыре лапы. Его ноздри расширялись при каждом вздохе, а глаза, как заметила Мерле, чуть подрагивали под веками. Он дремал.
Усилился ветер, Мерле плотнее укуталась в свою шаль и прижалась к Фермитраксу. Он снова благодушно заворчал и стал тихо похрапывать.
«Королева-то здесь, — думала Мерле, — потому что она и Венеция друг без друга не могут. Не могут существовать но отдельности. А я-то зачем здесь? Как я попала в такой переплет?»
Ее самые близкие друзья Юнипа и Серафин, ее учитель мастер Арчимбольдо и, понятно, Унка остались в Венеции, где над ними нависла угроза египетского вторжения. Сама Мерле была круглой сиротой, ее, совсем маленькой, нашли в корзине на одном из венецианских каналов и отдали в сиротский приют. Однако мысль, что у нее нет родных, которые бы сейчас о ней сильно тревожились, служила ей даже утешением. Но только сейчас и в данных условиях. Когда-нибудь она все-таки узнает, как, наверное, хорошо иметь родных мать и отца. Когда-нибудь их непременно надо найти.
Невольно Мерле вынула из кармана платья свое волшебное зеркальце. Оно было не стеклянным, а водяным, только вода из него не выливалась, как его ни крути и ни переворачивай. Когда Мерле опускала в него руку, она чувствовала, что чья-то нежная, теплая рука там, внутри, касается ее пальцев. Это водяное зеркальце нашли рядом с ней в корзинке, плывшей по каналу. Оно было единственной питью, связывавшей ее с родителями. Единственная оставшаяся от них вещь.
В зеркальце находилось и еще кое-что: легкое мутное пятнышко, метавшееся туда-сюда по его поверхности. Это был зеркальный призрак, который выскользнул из волшебных зеркал мастера Арчимбольдо и поселился в маленьком ручном зеркале. Мерле очень хотелось завязать с ним дружбу. Она только не знала, как это сделать. Серафин рассказал ей, что призраки, блуждавшие в зеркалах Арчимбольдо, были обитателями другого мира, которым удалось перебраться в мир земной. Только они и не подозревали, что стали здесь просто призраками, бестелесными духами, которые пойманы зеркалами и живут внутри зеркал.
— Серафин… — Мерле тихо вздохнула.
Они только успели познакомиться, как его схватила лейб-гвардия дожей-правителей. Они были каких-нибудь два-три часа, но пережили вместе столько опасностей и волнений, сообща сумели вырвать из рук египетского лазутчика стеклянный флакон с эссенцией Королевы Флюирии. И хотя Мерле и Серафин почти ничего не знали друг о друге, она по нему скучала.
Так, вспоминая его добродушный смех и его лукавые глаза, она незаметно для себя заснула.
Во сне ей почудилось, что неподалеку раздался хриплый крик стервятника. Она проснулась, ощутив ветерок, скользнувший по ее лицу, и услышала шорох крыльев большой птицы. Но рядом никого и ничего не было, а если бы и было, то в такой густой тьме разве что-нибудь разглядишь.
Часы на башнях Венеции пробили полночь. Густая темень окутала дома и воды Лагуны. В переулках и у каналов не было ни души, жизнь замерла, и только гонявшим по улочкам бездомным кошкам не было дела до опасности, нависшей над городом, который был осажден египтянами.
На берегу узкого канала царила тишина, жуткая тишина. Серафин сидел на краю каменного парапета, свесив ноги и почти касаясь башмаками воды. Он прокрался сюда вдоль домов, очень близко подступавших к каналу.
Совсем недавно они были здесь вместе с Мерле, и он показал ей загадочные отражения в воде, появлявшиеся там только от двенадцати до часа ночи. В канале отражались дома, стоящие на берегу, но выглядели они как-то странно, совсем по-другому. Дело в том, что в их окнах, в окнах домов-отражений горел свет, а на самом деле дома были темны и много лет заброшены. То там, то тут в воде что-то двигалось, будто сновали пешеходы, которых в действительности не было — их не было в этой Венеции, где выросли Серафин и Мерле. Ходили слухи, что существует некая другая Венеция в каком-то ином мире, и даже не одна, а много, очень много Венеций.
Серафин раскрошил в пальцах сухарь и стал уныло бросать крошки в воду, но ни одна рыбешка не позарилась на изысканное лакомство. С тех пор как высшие египетские жрецы отравили ядом Лагуну и выгнали из нее Королеву Флюирию, рыба почти не заходила в городские каналы. Зато здесь появилась густая тина, и не только Серафин, а многие заметили, что с каждым днем тина разрасталась и вглубь, и вширь — бесформенная масса, темно-зеленая, похожая на морскую свалявшуюся пряжу. Оставалось только надеяться, что это не предвещает нашествия хищных морских водорослей, которых, правда, никто не видел, но все знали, что такие водятся в Средиземном море, в самых глубоких местах, там, где когда-то находились подводные царства.
Серафин чувствовал себя несчастным и одиноким. Он знал, что Мерле бежала из Венеции верхом на каменном льве, и, несмотря на свое мрачное настроение, был за нее рад. В любом случае, ей теперь не грозит опасность, если, конечно, она смогла вырваться из кольца осаждавших Лагуну армий Египетской Империи и если ее не захватили солнечные лодки.
Но Серафина тревожило не одно только ожидаемое вторжение врагов. Конечно, страх перед египтянами был велик, но с ним Серафин — сам не зная, каким образом — свыкся. Падение Венеции было неизбежно.
А вот нечто другое его беспокоило больше, не давало уснуть и мучило день и ночь. На душе было так тяжело, что кусок в горло не шел. Иногда, правда, он вспоминал о хлебе, но такое бывало не часто. Сухарь, брошенный рыбам в канал, он оставил себе на ужин.