Да, в плане интуиции и физиогномии у Бурова все было в порядке, в чем, в чем, а в сути гомо сапиенса он разбирался хорошо. И относительно дедушки-китайца не обманулся ни в чем. Ни на йоту. По-настоящему звали того Ченг Хуа, а происходил он из рода бунтарей, профессиональных преступников, пиратов и мафиози. Предки его основывали хуэйданы, [158] «выращивали Белый лотос», [159] верой и правдой служили Коксингу [160] и пели хором со слезами на глазах:
Развевает ветер знамена Хун.
К нам на помощь, если ты храбр и юн!
Грянем вместе, братья,
Все, как один:
«Ниспровергнем Цин, восстановим Мин!» [161]
Дальние, очень дальние предки. Прадед Ченг Хуа уже песен не пел, с чувством, по-отечески воспитывал деда: «Цзе фу, мой мальчик, цзы линь. Обирай богатых, помогай бедным». Дедушка, возмужав, пестовал отца: «Обирай всех, мой мальчик, деньги не пахнут, зато труп врага пахнет хорошо». Папа Ченг Хуа много не говорил, воспитывал наследника собственным примером. Пока не напоролся на пулю. А перед смертью прошептал: «Запомни, мой мальчик, хорошо умирает тот, кто умирает последним. А потому убивай первым. Истинно мудрый человек не имеет живых врагов». И Ченг Хуа пошел по стопам любимого отца. Дядюшка Хеу [162] учил его «естественному» боксу Дзы Жень Мень, старшие братья — жизни, а та — хитрости, жестокости, изворотливости и коварству. Ведь хорошо умирает тот, кто умирает последним… К сорока годам Ченг Хуа достиг многого — он обрел множество «племянников», сделался богат, мог повернуть голову на триста шестьдесят градусов, втянуть тестикулы под лобковую кость, ударить нападающего сзади через свое плечо ногой. У него был роскошный дом, влиятельные друзья, красивейшие женщины, невиданная власть. И вдруг все это сделалось ненужным, призрачным, не имеющим ни малейшего значения. Когда в мозгу неоперабельная раковая опухоль, как-то не до яхт, лимузинов и чемоданов с наркодолларами. Тянет все больше к эскулапам, к светилам от науки, а те единодушно объявили приговор — дело хуже некуда. Максимум полгода…
Только не такой был человек Ченг Хуа, чтобы вот так, запросто, расстаться с жизнью. Мучительно страдая от головных болей, захлебываясь рвотой и теряя сознание, он вылетел на личном самолете в Харбин, к таинственному Белобородому Даосу Даоженю — лекарю, мудрецу, философу и предсказателю. И видит бог, не зря.
— Ну что, вот и отрыгнулось тебе мясо белого зайца, [163] — веско промолвил маг, только взглянув на визитера. — Тот, кто, дожив до сорока лет, вызывает лишь неприязнь, — конченый человек. Нельзя все время брать, не отдавая. За все на этом свете приходится платить. Сполна.
Затем он взял за руку Ченг Хуа, определил характер его ци и стал вычерчивать фигуру-гуа, подбрасывая бронзовые цяни. [164] Монеты были старые, истертые, с квадратными отверстиями и иероглифами, движения волшебника — уверенные, атмосфера — напряженно-выжидательная. Наконец магическая диаграмма поспела. Даос внимательно уставился в нее, угрюмо фыркнул, нахмурил бровь и неожиданно подобрел. Пожевал губами, оценивающе хмыкнул и, повернувшись к Ченг Хуа, изрек: — Заболеть и лишь после этого счесть здоровье сокровищем, окунуться в хлопоты и лишь после этого счесть покой счастьем — это не назовешь проницательностью. Жить в счастье и знать, что оно корень несчастья, держаться за жизнь и знать, что в ней причина смерти, — вот дальновидное мнение. — Замолкнув, он опять полюбовался на каракули, пощелкал языком, задумчиво вздохнул: — Воистину неисповедим божественный путь Дао, отмечен превращениями, хаосом, бесчисленными метаморфозами. Какие только не сулит сюрпризы изменчивое колесо Предела. — Он желтозубо улыбнулся, значительно кивнул и сделался похожим на китайского болванчика. — Эта шестичленная фигура-гуа говорит о долгой жизни, а не о близкой смерти. В ней должным образом соотносятся между собой Небо и Земля. Небо располагается внизу и стремится подняться вверх, а Земля, располагаясь наверху, стремится опуститься вниз. Это говорит о том, что будет потеряно малое, а взамен получено большее. Болезнь твоя отступит, если ты сольешься с Пустотой и сделаешь великий поворот на истинном пути своего Дао. Ибо сказано же мудрыми: певичка из веселого дома на склоне лет обращается к добродетели. И то, что она распутничала целый век, тому не помеха. Женщина из хорошей семьи, поседев, забывает о приличиях. И то, что она всю жизнь жила в скромности, оказывается напрасным. Вот поистине замечательные слова: суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни.
В общем, если по-простому, озадачил волшебник крестного отца — мол, завязывай давай, твое предназначение в другом. А голову мы тебе поправим, не вопрос, нужно только прикупить Панцуй богов. Кстати, подходящий корень продает у нас сейчас барыга в Харбине…
И Ченг Хуа слился с Пустотой. Вылеченный великим Даоженем, он был взят им в свои ученики, открестился от бремени прошлого и женился на хорошей девушке. Со всей своей вопиющей очевидностью перед ним открылась древняя истина: когда от дерева остается только корень, видно, что красота его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гробу, понимаешь, что почести и богатства — это сущие пустяки. Да, власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается, но не имеет на себе грязи, тот чист вдвойне. И где бьет источник таинственного благочестия, смывающий в одночасье всю скверну с души?
Десять лет ходил Ченг Хуа по пути гармонии и добродетели, подкрепляя себя каждый год, по совету мудрого даоса, панцуем — богом — для предотвращения рецидива. А помогал ему с корнем жизни Глеб, русский, человек тайги, благородный муж, отрекшийся от скверны мира. Бежали дни, сплетались в месяцы, незримо сочетались в годы. Ченг Хуа работал, набирался мудрости, помогал всем страждущим, убогим и увечным. Это был какой-то Кудеяр Харбинский, правда, посмуглее, полегковеснее и без вериг. [165] Ни на миг он не забывал слова вещего даоса: «Суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни». Сам же Даожень вовсю подкреплял свои слова делом — вкалывал не разгибая спины, активно занимался благотворительностью, часами просиживал в медитации, отыскивая тайну бессмертия. Тем не менее однажды слег, трое суток боролся со смертью, а потом позвал любимого адепта, безутешного от горя Ченг Хуа.