— К черту, — дал пинка воспоминаниям Буров, уселся в «жигули», глянул на часы, потом кивнул Арутюняну: — Поехали. На первом перекрестке направо.
Скоро он велел остановиться, щелкнул замками кейса и вытащил портативные, сразу видно, не наши, радиостанции.
— Тэк-с, выбираем канал, подстраиваем частоту, проверяем. Ажур. Рубен Ашотович, держи. И запомни, как «Отче наш», — хранить радиомолчание, в эфир выходить только в случае ЧП. Когда я пошумлю два раза, вот так, — Буров дважды надавил на клавишу вызова, — заводи мотор, разворачивай авто и будь, как пионер, готов. Ну все, ариведерчи, не скучай.
Дружески кивнул, улыбнулся и вылез из машины. Не забыв собаководческие, приготовленные заранее причиндалы. Путь его лежал к приземистому, с эркером и балкончиками, миленькому особнячку, утопающему в море зелени. Однако миленькому лишь на первый взгляд, подходить к нему следовало с опаской. А потому повесил Буров на шею поводок, взял в одну руку намордник, в другую строгий ошейник и голосом, звенящим от экспрессии, принялся взывать:
— Рекс! Рекс! Рекс! — При этом он кидался, куда там Рексу, на всех встречных-поперечных, звенел ошейником наподобие вериг и не то рычал, не то стонал, не то скулил по-волчьи: — Собачку не видали? Кобелька? Черненький, с хвостиком такой.
И, проводя ладонью на уровне груди, доходчиво показывал, какая где-то рядом бегает собачка. Народ в разговоры не встревал, стремительно бледнел и разрывал дистанцию. Ну ее на хрен, эту черненькую собачку с хвостиком, габаритами со среднего телка.
Так, взывая, стеная и скорбя, Буров скоро вышел на расстояние прямой видимости, оценил рифленые двойные окна особнячка [368] и несколько сменил репертуар.
— Рекс! Рекс! Рекс! На! На! На! — При этом он достал изрядный кусок «Краковской», прикинул оснащение периметра охраны и снова, не мудрствуя особо, взялся за свое: — Рекс! Рекс! Рекс! Ко мне!
М-да, вот ведь, блин, домик-пряник, наследие проклятого царизма, проходящий по секретным документам как объект АБК — чрезвычайной важности, стратегического значения, а для отвода глаз замаскированный под снабженческую контору: не крашенные вечность ворота, табличка «Отдел кадров» у дверей, заплатки объявлений на стене: «Требуются, требуются, требуются». Только просто так, с улицы, туда еще фиг возьмут…
И долго еще Буров бродил вокруг да около — взывал, стенал, звенел, нервировал случайных прохожих и потчевал полукопченой «Краковской» окрестных компанейских котов. Наконец дождался — из-за периметра домика-пряника потянулся народ, с виду люди как люди, две руки и две ноги. А вот и полковник Васнецов, посмотреть — душа человек: маленький, кругленький, брюхатенький, похожий — нет, не на хорька и хомяка — на добрейшего медведя коалу. Вальяжного, медлительного и не вредного, питающегося эвкалиптовыми листьями. Ишь как идет-то — плывет, неспешно так загребает на парковку. К новенькой, сияющей боками экспортного исполнения «семерке». Жутко шикарной, цвета лазурь. [369]
«Ах, значит, ты у нас автомобилист». Буров шуманул, как и договаривались, в эфир и неспешно двинулся к Арутюняну. Тимофей Кузьмич человек обстоятельный, вдумчивый, рупь за сто, будет греть мотор до упора.
Рубен Ашотович сигнал принял — «жигуленок» был развернут и стоял под парами. Одиннадцатой модели, кирпично-красный, выделенный по советско-атсийской дружбе. Проверенный временем…
— Дай-ка я. — Буров сел за руль, дождался голубой «семерки» и, отпустив на пару дюжин корпусов, неспешно двинулся следом. Без суеты, с предельной осторожностью: чтобы с гарантией вести клиента, нужно минимум семь машин, [370] да и Тимофей Кузьмич давно не мальчик, вернее, не девочка, полковник как-никак, проверенный чекист. Как бы не въехал в тему…
Не въехал. Может быть, потому, что ехать было недалеко — на улице Савушкина «семерка» остановилась. У мрачного, видимо, сталинской постройки дома с серыми стенами. Полковник поерзал на сиденье, накидывая кочергу на руль, вылез из машины, старательно закрыл и бодро, этаким брюхатым колобком вкатился в полумрак подъезда. Буров выдержал паузу, пробрался следом и затаился, превратившись в слух. «Первый этаж, второй, третий, четвертый». Звякнули ключи, клацнул замок, дверь, шаркнув утеплителем по полу, подалась. Похоже, дальняя, слева на площадке.
«Ладно, будем посмотреть». Буров отлепился от стены, начал пересчитывать ступени, а в это время послышались шаги, и в подъезд пожаловал… сам обер-некромант, волшебник, жрец и экстрасенс Лев свет Семенович Задков. Лоснящийся от счастья, в костюме цвета беж, с огромным вычурным, напоминающим веник букетом. Сразу видно — для дамы сердца.
«Все правильно, не полкан Васнецов — жучка». Буров, чему-то радуясь, прибавил ходу, взметнулся птицей на самый верх и чутко, не дыша, принялся следить, как разворачиваются события: как снова шаркнул по полу утеплитель, как замурлыкал томно Тимофей Кузьмич, как порывисто обнял его Лев Семенович, как торопливо, в предвкушении счастья, парочка убралась в свой брачный чертог.
«Вот дерьмо, — поделился сам с собой впечатлениями Буров, подошел к двери чертога, полюбовался на замок. — Такое же говно».
Скверно усмехнулся, посмотрел по сторонам и спустился вниз, к верному Арутюняну:
— Мужайся, Рубен Ашотович, это надолго.
Действительно надолго: они прямо-таки объелись вкуснейшим, по двадцать восемь копеек за батончик, мороженым, упились грушевой, по три копейки за стакан, газировкой, а уж наслушались-то радио на халяву. До чего же славно, вольготно и хорошо жилось, оказывается, советским людям в родимом отечестве! В магазины для них завезли новозеландское масло, соки от Фиделя Кастро, дамское нарядное белье и проверенные электроникой презервативы из Прибалтики. Фабрика «Скороход» специально для советских женщин увеличила производство туфель с обтянутым каблуком. Поднять же петли на своих чулках советские женщины могли во всех ателье и приемных пунктах фабрики «Трикотажница». А в кинотеатре «Аврора» уже для обоих полов функционировал зал стереофонического показа, оборудованный специальной прецизионной аппаратурой. Достаточно лишь надеть полароидные очки — и все, можно увидеть птичек, порхающих под потолком, и экзотических рыбок, ныряющих между кресел. Не надо ни косяка с дурью, ни «Столичной» водочки под плавленый «Городской» сырок…
Наконец уже ближе к ночи любовная идиллия закончилась — в чертоге страсти зажегся свет, за плотными шторами обозначилось движение, и вскоре из подъезда показался Васнецов: какой-то зыбкой, вихляющей походкой он медленно подтягивался к своей машине. Словно «плечевая», оприходованная и так, и сяк, и эдак, дешевая потаскуха. [371] Глядя на него, Буров вдруг ясно понял, что хочет полкана придушить, а потом подняться на четвертый этаж и вырвать трахею у некроманта. Однако делать этого сейчас было не надо. Надо было пристраиваться «семерке» в хвост, переться на Гражданку и устанавливать, что Васнецов живет в большом кирпичном доме на третьем этаже. И судя по белью, развешанному на балконе, — живет в ячейке общества, советской семьей. Как и полагается стойкому чекисту и коммунисту.