– И чем вы это объясняете? – осведомилась Эмили.
– Мы не можем это объяснить, – признался врач. – Во всяком случае, пока. Я проконсультировался с заведующими нескольких отделений, и на данный момент мы считаем, что его состояние отражает возможное психологическое расстройство. Возможно, это не более чем невроз.
– Значит, нам нужно обратиться к психологу? – спросила Эмили, не веря своим ушам, и кивнула на неподвижное тело Натана. – С этим?
Врач немного помолчал, поглаживая усы. Томас задался вопросом, не задел ли его тон Эмили. Он обнаружил, что его самого это не слишком волнует. Но в следующий миг Гершманн снова взглянул на Натана и покачал головой:
– Мы будем и дальше наблюдать за ним и проведем еще одно токсикологическое исследование, просто на всякий случаи. Кроме того, я считаю, что данные ЭЭГ и, возможно, самого Натана тоже нужно показать психологу. Если вы не будете возражать, разумеется.
Томас и Эмили ничего не ответили.
– Значит, завтра, – подытожил Гершманн, прежде чем двинуться к выходу.
У двери он остановился.
– Мистер Рэнделл. Миссис Рэнделл. Я лечу Натана, а не вас. Но, думаю, мне следует сказать вам, что ваше затворничество, ваше бессменное дежурство в больнице, если угодно, может свести вас с ума. Я прекрасно понимаю, что вы хотите находиться рядом со своим сыном, но, возможно, вам стоит подумать о том, чтобы поделить эту обязанность между собой. Думаю, вам обоим только на пользу пойдет глоток свежего воздуха, не знаю, какой-то контакт с внешним миром.
Сначала Томас хмурился, но потом смягчился. Это был хороший совет, и врач дал его не по обязанности.
– Спасибо вам, доктор Гершманн, – сказал он.
– За все, – добавила Эмили.
Тот кивнул, безотчетно похлопывая себя обеими руками по брюшку, и вышел.
Едва Эмили вышла из больницы – это было во вторник вечером, чуть позже половины девятого, – она немедленно ощутила, как на нее обрушилось невыносимое чувство вины. Она оставила своего малыша, Томас остался сидеть с Натаном и будет там всю ночь. Но она его мать. Невзирая на все практические соображения, большая часть ее считала, что ей не следовало покидать его ни на миг.
И все же жизнь, несмотря на все напасти, продолжалась. Доктор Гершманн прав. Какой смысл им обоим каждую ночь торчать в тесных стенах больничной палаты? У каждого из них есть своя жизнь, дела, которые нужно делать, несмотря на все личные кризисы.
Не говоря уже о такой мелочи, как недосып.
Эту ночь она проведет дома, следующую – на раскладушке у постели Натана, и так будет продолжаться пугающе неопределенное время.
В вечерних сумерках, которые медленно расползались по Тарритауну, как это всегда бывает летом, Эмили вела машину к Таппан-хилл. Но лишь когда она свернула к дому, она почувствовала вкус соли на губах, ощутила на щеках влагу и поняла, что плачет.
Она плакала из-за Натана. И из-за себя самой тоже, она понимала это. Из-за тяжести, которая лежала на ее совести.
Приятно было очутиться дома, предвкушать ночь, которую она в покое и с удобством проведет в собственной постели. Сознание того, что состояние Натана может измениться за эту ночь, как к лучшему, так и к худшему, служило мощным контраргументом, и все же она не могла не радоваться при мысли о доме. О своей постели.
Как не могла и не ощутить легкого трепета, с которым заметила, что двенадцатискоростной велосипед Джо снова стоит у гаража.
Чувство вины было мучительным. Но она была женщиной практичной и понимала, что оно если и не пройдет совсем, то ослабнет до такой степени, что она сможет функционировать. Она уже приняла этот новый порядок как данность, по крайней мере до тех пор, пока Натан не исцелится от своего недуга. В этом-то и загвоздка, так ведь? Гершманн в полном недоумении. Натан был милым и смышленым мальчиком, наделенным богатым воображением, а потом кто-то каким-то образом отключил его – с такой легкостью, как будто нажал кнопку на пульте дистанционного управления.
Вздохнув и бросив мимолетный взгляд в зеркало заднего вида, достаточный, чтобы убедиться, как чудовищно опухли и покраснели глаза, Эмили толкнула дверцу и вышла из машины. Она перекинула ремень сумочки через плечо, взялась за ключи, и они выпали на мостовую. Эмили наклонилась поднять их, и вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха. Это ощущение захлестнуло ее, и некоторое время Эмили могла лишь кусать губы и сжимать ключи. Потом она сделала глубокий вдох, распрямилась и захлопнула дверцу машины.
Когда она подошла к крыльцу, из-за двери до нее донеслась музыка. Музыка. Какая-то часть не совершенно забыла о музыке, и воспоминание стало блаженством Это была «You Bring Me Joy», старая песня Аниты Бейкер, одна из ее любимых. Ключ повернулся в замке, и она толкнула дверь.
У стола в гостиной стоял Джо с пакетом китайского печенья в руке и донельзя глупым видом. На нем были новехонькие голубые джинсы и хлопчатобумажная рубашка, которая и сама выглядела как затертая джинсовка. Волосы у него были слегка всклокочены, он пожал плечами и развел руки, как будто не мог дать никакого ответа. Тогда как на самом деле в этот миг, судя по всему, у него был единственный ответ, на который она могла надеяться.
На столе был расставлен едва ли не десяток белых коробочек трех разных размеров с китайской едой навынос. Стояли тарелки и бокалы, не говоря уж о бутылке сухого итальянского вина. И о свечах. Он зажег свечи.
– Прости, – сказал он, качая головой, и лицо его приняло выражение крайнего отчаяния. – Я знаю, что затевать такое всего лишь ради китайской еды – это перебор, но когда я закончил проверять работы, времени, кроме как купить чего-нибудь навынос, уже не оставалось. Надеюсь, ты любишь жареный рис, потому что я подумал, что ты можешь предпочитать обычный, только когда уже все заказал, и…
Начисто проигнорировав весь этот словесный поток, Эмили бросила сумочку, решительно пересекла комнату и утонула в его объятиях. Он обнял ее, сначала нерешительно, затем со всевозрастающей уверенностью. Всего-то только и потребовалось – его теплота. Его сила.
Под запахи сычуаньской кухни и жареного риса, витающие в воздухе, она торопливо раздела его и разделась сама. Она ловила взгляд его серых глаз при любой возможности, нуждаясь в его внимании, нуждаясь в нем.
Небо над Обманным лесом светлело. Чернота сменилась глубокой синевой, затем пороховой серостью, и рыжие звезды начали исчезать. Не было видно ни облачка.
Натан сидел на носу небольшой шлюпки и смотрел на горы, которые высились вокруг. Плешивые горы, на самой высокой вершине которых, где река Вверх переплескивалась через гребень и снова текла вниз, им предстояло найти крепость шакала Фонаря.
Он больше не боялся. Не очень боялся. Теперь он был еще более безумен, чем все вокруг, и он сидел на носу, скрестив руки на груди, с самым недовольным выражением, какое только мог придать своему лицу.