Только бы им не навредила Хизер Вострофф.
Арт-директор вполне мог работать дома, а потом появиться на службе с чем-то гениальным, и никто не стал бы спрашивать, сколько у него ушло на это времени. Считалось само собой разумеющимся, что творчество требует времени. Но Тедди как автор никогда не работал дома, несмотря на то, что начальство наверняка разрешило бы ему это. Все зависит от вашего отношения к делу.
Стоя в кабинете Майкла, он смотрел, как его друг идет по лабиринту отгороженных закутков с портфелем в одной руке и пиджаком в другой. Только после ухода Майкла он бросил взгляд на чертежный стол друга и заметил набросок углем, который тот машинально сделал во время телефонного разговора. Из оттенков серого вырисовывалось лицо маленькой девочки, той самой, что появилась в набросках Майкла в понедельник.
«Какого дьявола творится с этим Дански?» - вопрошал себя Тедди, не уверенный в точности, хочет ли знать ответ.
Той ночью Майкл не мог уснуть. Далеко за полночь лежал он в кровати, уставившись в потолок и сложив руки на груди, как покойник, выставленный на всеобщее обозрение. Комната была темной, если не считать тусклого, рассеянного света от фонаря, стоящего на той стороне улицы. Грудь его поднималась и опускалась, дыхание было ровным, но сознание не желало отключаться.
В голове эхом раздавались слова, произнесенные доктором Уфландом на приеме. Майкл вернулся домой от врача еще до трех часов, а слова эти все продолжали звучать в его мозгу, и перед глазами стояло лицо доктора.
«Раньше с вами бывало нечто подобное, Майкл? А эти случаи обостренного обоняния, эти резкие запахи, о которых вы говорили… другие ваши органы чувств так же себя вели? Вы не замечали увеличения интенсивности других раздражителей? Звуки громче? Цвета ярче? Аромат от цветов сильнее?»
Нет. Нет, и нет. Ничего подобного.
«Определенно похоже на то, что вас чем-то опоили, и это вызвало провалы в памяти и изменение восприятия. В наше время подростки готовят всякие новые наркотические смеси. Я проведу кое-какие исследования, но должен признаться, их изобретательность заводит нас в тупик. Я могу ничего не найти, даже если оно там есть. И это произошло в субботу ночью. Маловероятно, чтобы действие еще продолжалось.
Пока вы видите эту девочку… в отсутствие других симптомов, о которых шла речь, я сильно сомневаюсь, что этому есть медицинское объяснение. Мы сделаем резонансное сканирование, чтобы исключить опухоль, но все это настолько специфично и индивидуально, что невозможно себе представить подобные проявления слабоумия. Мы сделаем все, что в наших силах, но вам следует знать, Майкл, что, как я думаю, мы столкнулись скорее с психологической, чем с физиологической проблемой. Вас, вероятно, взволновал тот случай, происшедший на выходных, и не отпускает чувство вины по отношению к той девочке. Вас беспокоит то, что с ней может произойти. Вот от чего все это происходит. Хочу направить вас к Хелен Ли. Она моя давнишняя приятельница и чертовски хороший врач».
Врач Хелен была не просто врачом. Она была психиатром. По правде говоря, ничто из сказанного доктором Уфландом Майкла не удивило. Интуитивно он понимал, что происходящее с ним чересчур специфично, чтобы быть следствием болезни. Странно, но он должен был бы испытать большее облегчение при мысли о том, что у него, скорее всего, нет опухоли мозга.
Но есть вещи пострашней опухоли мозга Майкл лежал в постели подле единственной женщины, которую когда-либо любил. Глаза жгло от утомления и непролитых слез. Он покусывал нижнюю губу. Джиллиан глубоко дышала во сне. Ему хотелось смотреть на жену, охранять ее сон. Его это успокаивало в те ночи, когда было не уснуть. Не то чтобы это случалось часто. Это она, а не он, страдала от бессонницы. Теперь он начал понимать, через что она прошла.
Но у него все было по-другому. Совсем не так, как у нее.
Ему отчаянно хотелось повернуться и посмотреть на спящую Джиллиан, увидеть, как поднимается и опускается ее грудь, как в слабом золотистом сиянии от уличного фонаря вырисовываются черты ее лица. Майклу очень хотелось протянуть руку и погладить ее по щеке, склониться к ней и поцеловать в лоб или в то место около уха, где у нее была крошечная родинка.
Но он не осмеливался повернуться к жене, не решался даже взглянуть на нее. Ибо в комнате они были не одни.
В дальнем затененном углу, не тронутая тусклыми золотистыми отблесками с улицы и все же светящаяся собственным слабым сиянием, стояла потерявшаяся девочка. Она стояла там уже более двух часов, наблюдая за ним. Сейчас Майкл отказывался глядеть на нее, но чуть раньше был не в силах удержаться. Возможно, доктор прав - наркотики и опухоль мозга здесь ни при чем; наверное, он просто теряет рассудок. Ему захотелось посмотреть на нее, понаблюдать за ней. И тогда он уставился на маленькую белокурую девочку, стоящую там, в темноте. Она же продолжала смотреть на него, беззвучно рыдая. На лице ее читался страх. Но он не понимал, был ли то страх за себя или за него.
С тех пор как он в последний раз посмотрел на нее, прошло какое-то время. С его места ему было видно цифровое табло кабельного щитка на телевизоре. Почти два часа ночи. Может быть, сейчас она уже исчезла.
Но его бил озноб под одеялом. Пришлось сильнее прикусить губу. Он знал, что она все еще здесь. Он ее чувствовал.
«Попробуй найди меня». Она не произносила вслух этих слов. Даже слезы ее лились в тишине. Но все же у Майкла в голове звучали эти слова, как эхо тех, произнесенных в первый раз.
И вот теперь он лежал в постели и ждал. Ждал рассвета. Ночь предстояла долгая, но он знал, что не уснет. Он отчаянно надеялся на то, что, когда солнце встанет, образ девочки в затененном углу комнаты рассеется в его лучах. А до тех пор он не станет смотреть. И не станет… ни в коем случае… будить Джиллиан.
Что страшило его больше всего - не возможная опухоль в мозгу и даже не перспектива сойти с ума. Его сковал страх, от которого по спине бегали мурашки, страх, нашептывающий ему, что ни то ни другое не правда Что, разбуди он Джиллиан и попроси ее посмотреть в угол, она не скажет, что он выдумывает всякую чепуху. Больше всего он боялся, что, когда разбудит Джиллиан, она увидит девочку.
И тогда все станет реальным.
Вот поэтому Майкл лежал совсем тихо, прислушиваясь к дыханию Джиллиан и моля Бога, чтобы она спала до утра, не просыпаясь.
И чтобы утром все изменилось.
К тому времени, как Майкл на следующее утро с трудом вылез из постели, Джиллиан уже давно не было дома. Затянутое облаками небо имело меловой оттенок; в окна просачивался бледный, тусклый свет. Ни дождя, ни мокрого снега, ни града. Улица, на которой стоял дом Дански, казалась чересчур тихой, чересчур пустынной, словно ночью произошел некий незаметный апокалипсис.
Несколько часов тому назад, верный данному себе обету не будить жену, Майкл наблюдал, как темнота за окном уступает место фантастическому индиго, которое постепенно превращается в бледный утренний свет, и наконец забылся сном. Минут сорок спустя Джиллиан принялась трясти его, пытаясь разбудить, и Майкл припомнил, как пытался невнятно втолковать ей, что ему надо еще поспать и что сегодня он работает дома. Взглянув сейчас на часы, он увидел, что на табло обвиняюще светится: 10.47.