– Добро пожаловать... – вымолвил он аккуратно очерченными губами.
По-мужски твердая форма подбородка, гладко выбритого, с продолговатой ямочкой посередине, позволяла сделать вывод о чертах его лица – наверняка весьма привлекательных.
Дом, куда привезли девушек, стоял среди вековых деревьев. Два этажа, двускатная крыша с выступом, крыльцо с широкой пологой лестницей и перилами, колонны у входа, высокие окна – казалось, за ними притаилось что-то страшное. У Леи закружилась голова. Не хватало грохнуться в обморок при всех, дать пищу для сплетен своим «подругам». С каким наслаждением они доложат о ее слабости Калганову...
– Что с вами? – спросил господин Борецкий.
У Леи земля ушла из-под ног, она покачнулась, но устояла, глубоко вдохнула и выдавила напряженную улыбку.
– Мы очень устали, – объяснила за нее Чара. – Нам бы отдохнуть часок-другой...
Но отдых не пошел Лее на пользу, скорее усугубил недомогание. И теперь, когда пора было спускаться на первый этаж, петь, танцевать, развлекать гостей Борецкого, ее тело налилось свинцом и отказывалось подчиняться...
Ей приснился кошмар – как будто она мечется в жару, волосы прилипли ко лбу, трудно дышать... Знахаркины снадобья больше не помогают, и жизнь медленно покидает ее молодое красивое тело, как покидала дряхлое, изможденное болезнью тело князя, ее мужа.
В княжеской спальне темно, жарко, – тускло горит свеча, пахнет целебными травами, ладаном и воском. Кто-то перешептывается – украдкой, таясь в душном мраке.
– Грех... Божья кара...
Слова доносятся до княгини, но ею уже овладело безразличие. Пусть говорят, ей все равно. Она уходит, покидает этот мир. Там, за зыбкой пеленой тумана, ее ждет волхв, манит к себе, зовет. «Где ты? – силится произнести она, но язык не слушается. – Куда мне идти? В Ирий... или в христианский рай? Но ведь туда пускают только святых. А я... а мы с тобой... согрешили...»
Радмила со стоном просыпается, вскакивает в ужасе, хватает знахарку за узловатую руку...
– Где я? Куда попала? Он... звал меня...
Старуха молча смотрит, прищурившись. Свеча слепит ее.
– Что ты, что ты, касатка, его уж нет. Похоронили, честь по чести... как ты велела. Все исполнили! Не сомневайся... Могилу соорудили глубокую, надежную. Ни зверю не добраться, ни человеку.
– Как он... умер?
– Быстро. Рана была на шее, сбоку... Кровь отворилась да вся и вытекла.
Княгиня залилась слезами. Все ее покинули, и супруг, и возлюбленный, одна она осталась на белом свете. Нет, не одна – с ребенком под сердцем, зачатым от чародейства. А может, и не было никакого волхвования? Просто от любви зародился плод в ее чреве? От молодой страсти? От горячих ласк?
Она прижала руку к животу и закрыла глаза. Тотчас возник перед ней красавец волхв, произнес сурово: «А ведомо ли тебе, какой жертвы он требует?»
Это все идол! Крови возжаждал... Напился ли досыта?
– А где... – княгиня повернулась к знахарке, шепнула что-то неразборчиво.
Но старуха давно научилась понимать без слов.
– Я все исполнила, – повторила она. – Не волнуйся, голубка, побереги себя.
– Воевода где?
– С дружинниками по лесам рыщет – капище разорить хочет, сровнять с землей или предать огню «гнездо кудесников, прельщенных бесами». Боги отняли у него разум – совсем тронулся. Ночами спать перестал – чудища рогатые, клыкастые ему мерещатся, лезут изо всех углов, душат его, норовят сердце из груди вынуть. Вот он и бесится! – Знахарка наклонилась к уху княгини, зашептала: – Твердит, будто бы это лесной колдун так ему отомстил, по ветру лихо наслал, ворожбой своей погубить его хочет.
– Так он же мертв, в могиле лежит...
– Для сильного ведуна что жизнь, что смерть – все одно. Он отовсюду дотянется, достанет обидчика...
– А воскреснуть он может? – задыхаясь, спросила Радмила.
– Воскреснуть? – Старуха задумалась и молчала долго, словно уснула. Наконец она едва слышно произнесла: – Может, только не сразу. Потом, когда час пробьет.
– Какой час?
– То одним богам ведомо. Ты поспи... – отвернулась знахарка. – Поспи. Глядишь, он и придет к тебе, весточку подаст... – Она пожевала впалыми губами. – А воевода страшен стал, глаза кровью налились, лицо багровое, дышит со свистом. Худо ему!
– Пусть в храм идет, молится, защиты просит...
– Не может воевода туда даже ногой ступить. Корежит его по-всякому, крючит, ломает, пена изо рта идет. Жуть...
– Он злодей, потому кару свою заслужил.
Старуха кивала, вздыхала. Утомила ее жизнь, иссушили заботы... Ей давно на покой пора, задержалась она на белом свете. Только как молодую госпожу оставить?
– Я умру? – встрепенулась вдруг княгиня.
– Когда-нибудь, не скоро. Тебе жить да радоваться. Ребеночка растить...
– Ты знаешь?
– Как не знать? Ты спи, цветик ясный, а я посижу с тобой, заклинания творить стану... Роду и Рожанице подношение приготовлю, авось смилостивятся...
Последние слова не долетели до молодой женщины – снадобье подействовало, погрузило ее в сон.
Предсказание волхва сбылось меньше чем через год... Княгиня Радмила, в крещении Анастасия, умерла в родах, произведя на свет здорового крепкого мальчика, наследника, княжича...
Воеводу вскоре унесла неизвестная болезнь, скончался он в жутких мучениях. Последовала за княгиней и старая знахарка, унеся с собой в могилу тайну золотого идола...
– Какой мертвец? Где? – всполошился Бутылкин-Арлекин.
– Там...
Все, кроме перепуганной Коломбины, устремились к окну. В темноте, разбавленной светом фонарей, кружились снежинки. Нигде никого не было видно – ни мертвого человека, ни живого.
– Надо выйти во двор, – предложила Астра.
– Я с тобой.
– Господа! – комично воздел руки Борецкий. – Что вы, в самом деле? Мертвецы не бегают, в окна не заглядывают. Кто-то из деревенских балуется! Они небось с обеда празднуют. Накачались самогоном и развлекаются. Еще и козлищами вырядятся, и волками, и медведями – заявятся колядовать. Здесь так принято.
Арлекин смутился: ему стало неловко за панику, поднятую женой.