– Антиох Эпифан укрепляет страну, – сказал Неарх со вздохом. – Для этого он взялся ускорить естественный процесс эллинизации, настроил городов-полисов…
Гургис покачал головой.
– Надо было оставить все идти своим путем. Через одно-два поколения здесь не осталось бы ни одного иудея. Даже в диких горах пастухи уже начали учить греческий и принимать эллинские имена. А когда вот так, силой, то начинают ворчать и те, кто давно из иудея стал греком.
– Но ты-то не ворчишь?
– Я философ.
– А других философскому отношению учит жизнь.
– Ну вот и начинает учить… Только чему научит? Не нравится мне это.
– Мне тоже, – ответил Неарх. Он вздохнул. – Правда, эллинизация Иудеи завершится быстрее. Уже при нынешнем правителе. Ведь осталось чуть-чуть. А к тем храмам, которые он разрушает, ходят только самые дикие и невежественные из иудеев. Заменить те грязные темные храмы на величественные храмы Зевса, Афины, Аполлона – будут ходить туда, приобщаться к свету и знаниям.
– Да уж, – возразил Гургис саркастически. – Побегут!
– Да это и неважно, – отмахнулся Неарх. – Дети их будут ходить. Главное, что эллинская культура берет верх везде, куда проникает. Хотя, конечно, я предпочел бы, чтобы это прошло ненасильственно. Но правители не философы, они все стремятся успеть при жизни!
Гургис развел руками:
– Но согласись, что не понеси Александр Великий эллинскую культуру на остриях македонской фаланги, вряд ли она так же быстро распространилась бы по свету!
Неарх сокрушенно вздохнул.
– Это верно. Здесь ты, бесспорно, прав. Вот тебе и самое яркое несоответствие между философской мыслью и жестокой действительностью.
Он тяжело опустился на широкую дубовую скамью, отсюда прекрасный вид на окрестности внизу, а раскидистые ветви платана укрывают от знойного солнца целую площадь.
Гургис сел рядом, некоторое время молча смотрели вниз на дорогу, где в обе стороны спешат конные и пешие, лошади и ослики смиренно тянут тележки. Хорошо видны виноградники, финиковые и оливковые рощи, глинобитные домики, а с другой стороны – великолепный Иерусалим, возведенный руками греков и эллинизировавшихся иудеев, ставший самым прекрасным городом мира, полным театров, гимназий, академий, стадионов и ристалищ.
Жители Иерусалима всего за одно поколение забыли, что они евреи. Они с такой жадностью приняли все греческое, что походят на греков больше самих греков. Мужчины бреют бороды и не носят штанов из льна, все одеваются в туники. Греческая культура опьянила их, они упиваются никогда до этого не ведомой геометрией, строят и чертят сложные формулы, от своего языка не просто отказались, а вообще делают вид, что не знают иврита и даже арамейского, у них, дескать, имена греческие, речь греческая, манеры греческие, и сами они чистейшие греки…
Более того, многие из мужчин прошли сложнейшую и крайне болезненную операцию по уничтожению следов обрезания, настолько стараются удалиться от всего еврейского!
Греческие города появились во всех уголках страны, а старые изменили облик. Газа и Ашкелон на южном побережье страны стали наиболее эллинизованными городами, Акко – к северу от Карела, такими же городами стали Яффа и Дор. Помимо прибрежной полосы, которую греки предпочитали, греческие города возникли в Восточном Заиорданье, в районе Генисаретского озера.
Самария так вообще эллинизировалась так быстро и полностью, словно всю жизнь ждала прихода греков. Все, что строится, делается по греческим образцам, даже если строят самые что ни есть иудейские плотники и каменщики. Ни одного дома, ни одного общественного здания не возводится по старым меркам, все-таки даже самый малограмотный плотник в состоянии отличить хорошую постройку от лучшей.
Уже и в дальних селах иудеи из числа крестьян начинают пользоваться двумя именами: иудейским и греческим. Но постепенно даже они опускают иудейские и начинают пользоваться греческими во всех случаях. Иудея эллинизировалась, и, слава богам, молодежь с восторгом приняла и высокую культуру эллинов, и отношение к человеческому телу, такое непривычное для иудейского мировоззрения.
Сменится два-три поколения, это миг для народов, и здесь забудут о таком народе, как иудеи, как уже забыли об ассирийцах, перед которыми трепетал весь мир, или о филимистянах.
Люди простые знают только жизнь своего села, торговцы знают намного больше, но только мудрецы и философы могут помнить о делах настолько далеких, что они уже в легендах, но все это было, было. Много столетий тому Израиль был завоеван ассирийцами, и большая часть его населения была рассеяна. Иудея сохраняла самостоятельность примерно еще одно столетие, после чего и она была завоевана вавилонянами, наследниками ассирийцев, а народ Иудеи подвергся изгнанию.
Хотя Иерусалим был захвачен и Храм разрушен, народ Иудеи, который стали называть еврейским, сохранил целостность в Вавилонии, а когда Персидское царство одержало верх над Вавилонским, евреям позволили вернуться в Иерусалим и восстановить Храм. Изгнание длилось всего полвека, однако большинство евреев так и осталось в Вавилоне.
Если раввины упирают на то, что удалось снова сохранить народ, мудрецы в первую очередь не забывают о цене, какую заплатили евреи. То, что лишь пятую часть удалось посулами и угрозами выманить из богатой и щедрой Вавилонии, это еще не самое тяжелое. Но практически все евреи уже успели обзавестись семьями с местными, и вот раввины обходили дома с воинами за спиной и силой разлучали семьи. Еврей должен брать в жены только еврейку, другие считаются незаконными, их следует выгнать за пределы страны вместе с их детьми…
Плач и стон стояли по всей земле израильской, но раввины были неумолимы, а народ, привыкший им повиноваться, снова принес семейное счастье в угоду… в угоду незримому богу, желания которого раввины трактуют то так, то эдак. Зато все соседние племена воспылали ненавистью к народу, жрецы которого заявили, что люди других народов недостаточно хороши, чтобы иметь высокую честь войти в семью евреев.
И вот сейчас эта несправедливость заканчивается. Все народы отныне равны. Нет лучших и худших.
В теплом воздухе звонко стрекочут цикады, сладко и пряно пахнут оливы, хлеба, даже земля пахнет странно и причудливо, словно старым добротным медом.
Служанка принесла кувшин с охлажденным вином, второй кувшин с ледяной водой и два серебряных кубка, Неарх поблагодарил, как хорошо воспитанный грек, сам налил вина Гургису и разбавил водой, выказывая уважение, затем наполнил свой кубок.
– Хорошо… Боги в лучшие минуты жизни создали этот напиток…
– Да уж, это прекрасно!
Они смаковали вино и благожелательно посматривали в сторону рощи, там иудейские юноши трудолюбиво постигают азы эллинской философии. Еще чуть дальше, на соседней лужайке, немолодой грек увлеченно трактует теоремы Эвклида и Пифагора, а дальше в просвете между деревьями видно скульптора Курция, он рассказывает о божественной гармонии, что пронизывает весь мир, и что задача скульптора, как истинного художника, уловить и воплотить…