Сады Духов лежали под солнцем пустынные. Ароматы, ограды, постриженные деревья, затейливо вьющиеся тропинки и возвышающиеся статуи были ослепительно прекрасны. На фоне земляных мысов сверкали башни Иса, море стало синим и спокойным, за исключением тех мест, где оно пенилось на рифах либо средь скал вокруг отдаленного острова. Едва ли поднимался какой-нибудь звук, кроме его поступи по ракушкам и гравию.
Он поднялся по ступеням здания, похожего на Парфенон, но едва неуловимо отличимого от него. Он прошел через бронзовые двери в фойе, украшенное мозаикой с дарами от Матери земле. Младшие жрицы и весталки ждали, чтобы поприветствовать короля. Движения их были неловки, а тс, что говорили что-нибудь, делали это полушепотом. Страх глядел с их бледных лиц.
Грациллоний прошел по коридорам по краю здания, обошел Святая Святых, идя в отдаленную комнату встречи. В серо-зеленом свете окон выступали вперед каменные рельефы, покрывавшие четыре стены: Белисама отводила Тараниса от покойника, чтобы скрепить Его мир с Лером; среди пчел и воздушных семян. Она предводила действом зарождения; Она стояла триединой: Девой, Матерью и Старухой; на Дикой Охоте она ехала верхом на ночном ветре, ведя привидения женщин, умерших в родах. Почти призрачными казались голубые мантии и высокие белые головные уборы Девяти, сидящих на скамьях перед возвышением.
Дверь закрылась за ним. Он поднялся на платформу.
Не прозвучало ни слова. Взгляд его блуждал слева направо. Толстая и напуганная Малдунилис. Гвилвилис, на невзрачном лице которой отваживалась появляться робкая улыбка. Напрягшаяся от горя Тамбилис. Сгорбленная от изнеможения Бодилис с впалыми глазами. Подрагивающая Ланарвилис. Дахут. Непоколебимая Виндилис, с сердитыми взглядами. Иннилис, крепко прижавшаяся к ней, стараясь не дрожать. Форсквилис, что пылала этим утром, миллион лет назад, теперь загадочная и слишком спокойная.
Дахут едва сидела на месте. Казалось, будто она вот-вот вскочит и кинется к нему. Пальцы сжимались и разжимались. Грациллоний видел, как от ее дыхания мантия вздымалась, проваливаясь в складку грудей.
Шестеро из этих женщин лежали у него на руках, снова, снова и снова, с первого года его правления; одна с конца этого года; одна одиннадцать лет назад, разделяя боль, а потом восемь лет радости. Они гуляли рядом с ним, говорили весело или печально, делили с ним пищу, вино и молитву, ссорились с ним и мирились, и трудились на защиту Иса, и воспитывали детей, которых ему подарили. Теперь, из-за последней и самой любимой, они стали чужими.
— Здравствуйте, — наконец, сказал он.
— О, здравствуй, — пропела Гвилвилис. Ланарвилис нахмурилась и сделала ей знак молчать.
Она заставит Грациллония говорить первым. Пусть будет так. Он выпрямился. У него болела спина между лопатками. Не гоже было солдату сжиматься, но в таких битвах он никогда прежде не участвовал. У него пересохло во рту. Хотя он отобрал заранее несколько слов, как отбирал себе воинов, — христиан, митраистов, — что стояли сейчас подле дворца. Дайте ему их сказать.
— У нас на повестке сложный вопрос, — сказал он. Собственный голос резко отозвался у него в ушах. — Я не оплакиваю Фенналис, как и вы, надеюсь. Она, добрая душа, долго лежавшая в муках. Мы можем порадоваться ее освобождению, в надежде, что она вознаграждена. Многие будут по ней скучать и помнить, как она им служила: бодро, суетливо, порой трудно, всегда с любовью.
На лице Виндилис было презрение. Он почти мог услышать насмешку: «Ты вполне закончил со своими благородными сантиментами?»
— Я вас уважаю, и потому перейду сразу к делу, — сказал он ей и сестрам. — Ваши боги сочли подобающим наложить Знак на мою дочь Дахут. Им наверняка известно — как и вы, зная меня столько лет, — что я не могу и не стану с ней венчаться. Это запрещает мой собственный бог. Это не та проблема, где я могу уступить или пойти на компромисс. Если мы все поймем это вначале, мы и дальше сможем понять, чего хотят ваши боги. Вы сами нашли предзнаменования рождения в Исе новой эпохи. Это должно стать ее первым криком. Будем осторожны и будем советоваться все вместе.
Дахут глотнула воздух. Ляпис-лазурные глаза наполнились слезами.
— Нет, отец, ты не можешь быть таким жестоким! — Ее боль резала как пила. Он твердо держался на козлах для пилки дров.
Ланарвилис поймала девушку за руку.
— Спокойно, дорогая, спокойно, — пробормотала королева. И холодно Грациллонию: — Да, мы знали, что ты будешь говорить, и уже посоветовались меж собой. Теперь выслушай нас. Мы не смеем и пытаться предвидеть, что предопределяют для Иса боги. Но цель случившегося ясна. Чтобы покарать тебя, король-изменник, и вернуть тебя к древнему закону.
Ты нарушил его в первый год, ты согрешил против каждой из Троицы. Ты отказался от корон Тараниса. Ты похоронил труп на мысе Лера. Ты провел обряд своего бога-женоненавистника в священных водах Белисамы. Они терпели — хотя ты мало знаешь о том, что перенесли галликены, чтобы получить для тебя Их прощение.
Твое поведение можно было бы счесть опрометчивым или невежественным; ты был молод, к тому же чужеземец. Но в течение последующих лет можно было наблюдать твое упрямство. На тебе гнет неизбежности: Рим, варвары, даже требование этого бога, которое ты не снимешь с себя.
Но ты снова трижды согрешил, Грациллоний. Против Тараниса — да, то было два года назад, ты отказал Ему в Его жертве, пощадив своего Руфиния, — Таранису, чья кровь пролилась, чтобы земля могла жить. Ты не обращал внимание на наказания, которые падали на твою голову.
— Я думал, Таранису нравится видеть в людях мужественность, — прервал Грациллоний. — Если у нас случались разногласия, то они улажены.
Виндилис продолжала:
— Боги не забывают. Но Они были терпеливы. Недавно ты осквернил землю Лера убийством своего быка в самой пасти его шторма. Но Боги все же сдержали свой гнев. Наконец, теперь Они требуют твоего повиновения. Эту девушку они избрали самой новой королевой Иса — и самой яркой, самой могущественной со времен самой Бреннилис. Ты опять осмелишься оказать Белисаме неповиновение?
— Я не желаю проблем с богами и людьми, — протестовал он.
— У тебя их будет предостаточно и с людьми, — предостерегла Ланарвилис. — Город разорвет тебя на куски.
Грациллоний сгорбил плечи, понизил голос:
— Не думаю. Я король, гражданский, военный и священный. — Он быстро выпрямился и смягчил свой тон: — Мои дорогие — я смею называть вас для меня дорогими, — откуда вы знаете, что все сказанное вами — правда? Зачем богам создавать кризис, который нас раскалывает, именно тогда, когда нам нужно единство, как изредка бывало прежде? Хотя опасностей перед нами не более, чем пиратский флот или армия разбойников. Говорю, что Дахут действительно носитель черт новой эпохи; но то будет время, когда Ис отбросит старые варварские обычаи и станет Афинами мира.
Девушка прикусила губу; посочилась кровь. Она моргала и моргала глазами. Ему страстно хотелось, как никогда, прижать ее к себе и приласкать, лишь бы они остались вдвоем.