Наступила ночь. Оплывали лампы.
— Я всегда буду это помнить, — сказала она, лежа с ним рядом. — От этого моя ноша станет легче. И надеюсь, тебя это тоже согреет в твоем одиночестве.
В смятении он очнулся от дремоты.
— Что ты имеешь в виду?
Она прямо посмотрела на него голубыми глазами.
— Ну, ты должен бежать, ты же знаешь. — Хриплый голос охватило спокойствие. — Уезжай куда-нибудь и никогда не возвращайся. Остаться для тебя означает смерть, после того, что между нами произошло.
— Никому знать необязательно.
Когда она покачала головой, янтарно-золотые волосы пощекотали его плечо.
— Долго хранить это в тайне не удастся. Да и я, с таким пятном, не смогу оставаться смелой и красивой.
О, можем рискнуть, и о сегодняшнем дне не возникнет ни одной сплетни, но это риск, — и ты умрешь ужасной смертью, — а в лучшем случае мы не осмелимся больше встречаться. Нет, начни новую жизнь. Я позабочусь том, чтобы бедная Кебан была устроена.
— И я отказался бы от тебя? — Он сел прямо. — Бог свидетель, я слабый человек и грешник, но я не Иуда.
Она тоже поднялась. Сжатая рука дрожала у него на колене.
— А что нам еще делать? — прошептала она. В нем лязгнула решимость.
— Я стану королем Иса, а ты — моей королевой.
— Мой отец! — интонация ее была страшной. — Твой центурион!
— Да, — уныло сказал он. — Но римляне и прежде воевали с римлянами. Ты для меня больше, чем он или целый мир с небесами. И ты не состояла бы в этой помолвке, если бы он придерживался той же веры что и ты. Сам Христос учил, что мужчина и жена должны от всех отрекаться.
— Христианский король Иса…
Прогремел его смех.
— Нет, дорогая. Как долго я с этим боролся, бессонными дежурствами или у себя в безрадостной постели. Наконец было решено. Я уже запятнан. То, что я сделаю, проклянет меня навсегда. Что ж, пусть будет так. Я заключу в объятия богов Иса, как заключаю тебя, Дахут. Так сбудется пророчество Корентина.
У нее вырвалось:
— Тогда ты и есть предсказанный мне король!
I
За ночь снегопад прекратился и наступила морозная погода. Когда день прорезал облачность, стало видно то, что для Арморикской зимы было редкостью, — сверкающую белизной землю и листву из сосулек, вспыхивавшую над Лесом короля. Воздух был настолько холодным, что в ноздрях казался жидким.
Сначала Грациллоний не мог видеть претендента. Черты были, но они соскальзывали с сознания, как дождевые капли по стеклу. Потом он начал размышлять: «Нет, это невозможно, это кошмар, или я потерял рассудок, либо меня водит за нос чародей». Но он слишком ясно ощущал холод на лице и биение сердца в груди, скрипящий под ногами снег, внезапно возобновившую боль в задетых ребрах. Он мог бы пересчитать заклепки, на которых держался обод и выпуклость щита
Будика, он заметил, в которых местах на нем неплохо бы подкрасить эмблему, светлый тяжелый кинжал с левой стороны чуть повыше лодыжки, что входило в привычки Будика, придавало ему веса, когда он не был на параде, зимние шерстяные штаны, немного обвисшие над верхом ремешков сандалий, — маленькая небрежность, за которую центурион давно уже делал выговор иным превосходным солдатам… Под шлемом было другое лицо. Очертания были те же, но смотрел на него незнакомец.
К Грациллонию вернулся дар речи.
— Что это за странная шутка? — это звучало глупо.
Должно быть ответила машина.
— Никакой. Я раскачал щит на виду у тех людей в портике. Иди вооружись.
— Ты забыл, что бывает с мятежниками?
— Король Иса сумеет уладить все с Римом. Внутри Грациллония что-то перевернулось, что это все поставит на свои места. Различные официальные лица будут так рады от него избавиться, что убедят Стилихона дать шанс преемнику. Он ничего не сказал, потому что кроме непостижимого предательства все остальное казалось неважным. Вместо этого он заставил свое тело выполнить все ритуальные действия.
Доставив новости во дворец, не называя противника, король послал гонцов осведомить соответствующие лица. Теперь они приезжали. Сорен был беспристрастен, как небо. Морская охрана пыталась сохранять за собой такое же самообладание. Легионеры с меньшим успехом делали то же самое. Они сохраняли невозмутимость, но не их глаза, следившие за Грациллонием, куда бы он ни пошел, и вновь возвращавшиеся к тому месту, где стоял Будик. Руки сжимали древки копий. Грациллоний слышал, что голос его придаст двойное значение привычным командам, словно давал понять, что люди должны подчиняться победителю до тех пор, пока не отправятся в Турон к посаженному там трибуну.
— Позвольте помочь вам приготовиться, сэр, — попросил Админий. Может быть он и не замечал тех слез, что струились у него по щекам, запутывались в щетине на впалой челюсти, и сияли в солнечном свете, пока не замерзали. Грациллоний кивнул и направился к навесу с обмундированием. Когда закрылась дверь, оба мгновенно ослепли, после сияния снега снаружи. Грациллоний спрашивал себя, предвкушал ли он смерть. Не имело значения. Дрогнули слова Админия: — Что на него нашло, сэр? Он вам поклонялся, знаю, поклонялся, второму после Христа, — и Христос его к этому привел, низверг в ад, если только не демон им овладел, но как это могло случиться с таким набожным человеком, как Будик? О, сэр, вы должны выиграть эту битву, выиграть больше, чем все другие. Вы не можете оставить нас на изменника — и не ожидайте, что мы его не убьем!
— Вы исполните те приказы, что я вам дал, — оборвал его Грациллоний. — Вам ясно, солдат? Закройте рот и выполняйте обязанности.
Админий сглотнул, икнул, нащупал дорогу к полке, где лежали принадлежности для битвы. То было поношенное снаряжение, что сопровождало центуриона из Британии и видывало его в… скольких битвах в Исе? У него была сверкающая упряжь для города и парадов. Когда вызов шел по пятам за вызовом, он оставил здесь старое; его не портили несколько царапин и трещин, и он смутно чувствовал, что оно приносит ему удачу. Щит был, конечно, новый, после битвы с Карсой. Он весил больше, чем должен был. Грациллоний еще не восстановил мускулы до прежней твердости. Когда он разделся, в него начал проникать холод и задержался под надетым нижним бельем. Он взял шлем. У него мелькнула мысль, что удача вытечет из него прежде, чем он его наденет.
Пальцы Админия пробежались по всем соединениям и пряжкам.
— Вам понадобятся дротики, сэр, — болтал он. — У него они есть. Простите, сэр, позвольте вам напомнить, что главный его недостаток — это метание. Если он специально не позаботился, то постарается бить чуть левее, поднимайте ваш щит, после того, как он взмахнет…
— Хватит, — прервал Грациллоний. — Я не собираюсь заставлять их ждать.