– Лен, прости меня! – виновато сказал Вадик, которого я вытащила из толпы за рукав. – Я же не знал, что у тебя тут что-то личное. Ты была хорошо знакома с усопшим, да?
Сообразив, что мой жалостливый напарник видел и слышал, как мы с Иркой рыдали, точно две белуги, над гробом чужого старичка, я уклончиво сказала:
– Кто же не знает песен на музыку Семена Скоробогатикова?
– Я не знаю, – честно признался Вадик. – Напой что-нибудь, а?
– В другой раз! – отговорилась я, не имея решительно никакого представления о творчестве уважаемого Семена Петровича.
– Сейчас! – уперся капризный оператор. Он остановился и даже топнул ногой. – Сейчас же! Я стыжусь своей неосведомленности!
Я испытующе поглядела на напарника и вздохнула, покоряясь. По Вадику было видно, что он от меня не отстанет, будет неутомимо требовать заполнить досадный пробел в его эрудиции. Я огляделась, решила, что мы достаточно удалились от толпы скорбящих, откашлялась и фальшиво напела первое, что пришло в голову:
– Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки велика-ая Ру-у-усь!
– Да здравствует созданный волей народной великий, могучий Сове-етский Союз! – с готовностью подхватил Вадик.
– Никак партайгеноссе хоронят? – мотнув в сторону толпы у открытой могилы нечесаной кудлатой головой, спросил товарища-собутыльника бомж Борик, уютно устроившийся в поросшей травушкой-муравушкой расщелине между двумя могильными плитами. И, не дожидаясь ответа, присоединил дурной голос к слаженному дуэту:
– Сла-а-авься, отечество! На-а-аше свободное!
Приятель Борика, давно и основательно не мытый бродяга Леша, поднял лохматую голову над скамейкой, окинул увлажнившимся взором просторы отечества, густо уставленные покосившимися крестами и тотально свободные от жизни, и растроганно заблажил:
– Дружбы народов надежный оплот!
С дружбой народов на кладбище и впрямь был полный порядок, на обелисках, между которыми устроился Борик, мирно соседствовали фамилии Горгипидзе и Рабинович.
От полноты чувств Леша подпрыгнул сидя, и подгнившая лавочка, являющаяся недостаточно надежным оплотом, с треском переломилась, уронив певца в могучую кладбищенскую крапиву, так что вместо прочувствованных строк про партию Ленина и торжество коммунизма из кусачей зелени понеслась жутко матерная антисоветчина.
– Странное здесь эхо! – поежился Вадик, опасливо оглядевшись.
Удалясь от последнего пристанища С.П. Скоробогатикова, мы забрели в глухой уголок старого кладбища. Здоровенная, как курица, ворона, важно восседающая на плакучей ивушке, внимательно посмотрела на нас и зловеще каркнула.
– Ой, быть беде! – нервно сглотнув, сипло сказал впечатлительный Вадик.
– Дзинь! – в тон ему придушенно пискнул мой мобильник.
– Да! – сказала я в трубку, а в ответ услышала мучительный стон и слабый голос Ирки:
– Хелп… – и гудки.
– Ну вот, накаркали! – в отчаянии я погрозила кулаком с зажатым в нем мобильником сначала вороне, а потом Вадику. – Что-то стряслось, Ирка на помощь зовет! Господи, а куда же бежать, где она?
Я завертела головой, пытаясь сориентироваться.
– Спокойно, щас я ее найду! – сказал Вадик. Он аккуратно поставил камеру на травку и полез на дерево, успокаивающе приговаривая: – Не волнуйся, не потеряется твоя Ирка, чай, не маленькая, поздоровее меня будет!
Поскольку Вадик и сам был немелким, ивушка под ним гнулась и трещала. Ворона, согнанная с ветки, летала вокруг дерева кругами, как авиамоделька на веревочке, и возмущенно каркала.
Активное шевеление ивовых ветвей и крайне взволнованную ворону углядела своими подслеповатыми очами дряхлая старушка Марфа Петровна. Она перестала тереть проволочной мочалкой замшелую могильную плиту, с трудом распрямила спину, подняла голову и крикнула своему супругу:
– Иван Лукич, ты поторопись, погода-то портится!
Глуховатый Иван Лукич слов супруги не услышал и продолжал старательно возить большой малярной кистью по высокому деревянному столбу, поддерживающему дощатый навес над парой старых могилок. В ведерке, подвешенном на гвоздик, плескался раствор извести.
– Ванечка, кажись, буря начинается! – сложив руки рупором, крикнула мужу Марфа Петровна.
Хмельной бомж Борик, которого хоровое пение советского гимна настроило на поэтический лад, с выражением продекламировал из кустов незабываемое:
– Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя!
Основательно запутавшийся в крапиве Леша продолжал почем зря крыть ум, честь и совесть советской эпохи, поэтому Борик повысил голос, заглушая ругань:
– То как зверь она завоет, то заплачет как дитя!
– Во-о-он она! – диким зверем взвыла пугающе сотрясающаяся плакучая ивушка.
Под хруст и шелест обломанных веток Вадик, увитый свежей зеленью, рухнул на землю, выругался и сказал мне:
– Ирка лежит на дороге! Там!
Он вскочил на ноги и, прихрамывая, поскакал между могилами напрямик.
– Одна лежит? – глупо спросила я, поспешая за ним. Ушли-то они вдвоем с Татьяной!
– Знаешь, по-моему, ей сейчас не до секса! – по-своему понял мой вопрос Вадик.
След в след за напарником я вычертила синусоиду в обход надгробий, выскочила на дорогу, увидела распростертую в пыли подружку и поняла, что Вадик, безусловно, прав. Сексом тут и не пахло! Ирка, вся в черном, лежала навзничь, как дохлый таракан. Вадик, подоспевший первым, тут же начал ее ворочать и нахлопывать по щекам, в результате чего Ирка открыла один глаз. Второй она открыть не могла, он заплыл и быстро наливался синевой.
– Иришка, что случилось? Кто тебя ударил? – запричитала я, рухнув на колени рядом с травмированной подружкой.
– А хрен его знает! – ответила она с такой бешеной злостью, что я малость успокоилась. Если у подружки есть силы беситься, значит, жить будет! – Мы с Татьяной тихо-мирно шли к моей машине, никого не трогали, на джип этот вообще ноль внимания, и вдруг – бац! Задняя дверца распахивается, оттуда высовывается здоровенная волосатая рука, хватает Татьяну – она ближе была – и затаскивает в машину! Дверца – бац! – закрывается! Я сначала просто оторопела, а потом за ручку дверцы схватилась и стала ее дергать, и тут снова – бац! Передняя дверца распахивается, из нее вылетает сначала матерное слово, а потом вторая волосатая ручища и кулаком меня прямо в глаз – бац! Я, естественно, падаю, а гадский джип заводится, нагло так объезжает меня по крутой дуге – и тю-тю!
– Кого украли-то, я не понял? – нахмурился Вадик.
– Бабку, – коротко ответила я.
– Бабки? – недослышав, переспросил он. – И много?
– Сколько было, столько и украли! – огрызнулась Ирка.