Гришу бесцеремонно отволокли в придорожную полосу и оставили лежать в пыльном ковыле в вольготной позе былинного витязя, которого одолел богатырский сон.
– А мы куда? – спросил Денис, забравшись в машину.
– А мы вперед! – не вполне понятно ответил Барабанов. – Не век же гады будут в кукурузе хорониться, авось выскочат из зарослей на шоссе! Тут-то мы их и накроем!
Денис послушно завел машину, а Руслан, немного подумав, еще добавил с мечтательной тоской в голосе:
– Эх, нам бы гранатомет! Уж мы бы их накрыли так накрыли!
Слышал бы это тракторист Вовик – нипочем не рискнул бы высовываться на шоссе!
Широкая черная лента плавящегося от жары асфальта дышала жаром. Бегун-марафонец Зяма взмок с ног до головы и уже не раз проклял тот день, когда подрядился оформить частный музей господина Пантюхина. Солнце клонилось к закату, поперек дороги легли длинные тени пирамидальных тополей, и шоссе живо напоминало Зяме брючный ремень из шкуры зебры – африканские мотивы навеяла жара. В какой-то момент ему даже примерещился ревущий носорог, при ближайшем рассмотрении оказавшийся фиолетовой «семеркой». Притормозив, автомобиль призывно загудел.
– Зяма, садись! – проорал из машины Горин.
– Ванька! – обрадовался полупрожаренный бегун.
Он не заставил себя уговаривать, забрался в машину, и «семерка» полетела дальше по вечернему шоссе.
Я крутила педали, как заведенная, с нетерпением ожидая обещанного появления Горина, когда метрах в пятидесяти впереди, наперерез уходящему от меня гужевому транспорту, из распаханного ложка совершенно неожиданно выпрыгнул гусеничный трактор. Он пыхал сизым дымом, как сказочный дракон, и лязгал траками, как легендарный танк «КВ». Это было пугающее явление, и лошадь, влекущая фургон, не осталась к нему равнодушной. Она дико заржала и заложила крутой вираж, фургон занесло, и он стукнулся боком о трактор. На скорости и направлении движения гусеничного механизма столкновение никак не сказалось, а вот дамочку-возницу оно в прямом смысле выбило из седла! Она кривобоко, как выпавший из гнезда птенчик, слетела с облучка и плашмя упала на дорогу. Удачно, надо сказать, упала: во-первых, не разбилась и не покалечилась; а во-вторых, приземлилась прямо передо мной, я едва успела затормозить, чтобы на нее не наехать!
Я живо спрыгнула с велика, вырвала из кармана пузырек с остатками хлороформа и мгновенно организовала бандитке влажный компресс, основой для которого послужила ее собственная панама.
– Р-рыбки уснули в саду! – злорадно рычала я, энергично прижимая вонючую тряпочку к лицу своей врагини. – Птички уснули в пр-руду!
Может, с ночлегом представителей животного мира я чего и перепутала, но под воздействием хлороформа тетка послушно последовала примеру птичек и рыбок.
– Глазки скорее сомкни! Спи, моя радость, усни! – напела я уже посапывающей бандитке.
Я отволокла ее на обочину, прикатила туда же свой верный велосипед и послала с десяток признательных воздушных поцелуев вслед невзначай пособившему мне трактору, который, впрочем, уже перекатился через дорогу и скрылся из вида. Потом я вытянула из кармана помявшуюся и раскрошившуюся хлебную горбушку и маленькими шажками пошла с ней к бандитской лошади, ласково приговаривая:
– Кис-кис, моя хорошая! Славная лошадка, добрая, стой спокойно, Сивка-Бурка!
Пока я заговаривала зубы лошади, с тыла ко мне подлетела машина. Рева ее мотора я за шумом крови в ушах не слышала, но душераздирающий визг тормозов заставил меня обернуться. Из машины вылез мой родной братец, с другой стороны автомобиля показался Ванька Горин.
– Индюха! Ну, ты даешь! – потрясенно выдохнул Зяма, художественно взлохматив свои кудри.
Я оценила представшую перед ними картину маслом как героическое батальное полотно. Мальчикам было на что посмотреть! Поперек дороги – помятый фургон, на обочине – распростертое тело врага, в перепутанных постромках – испуганная до дрожи коняга, а на фоне всего этого – я, великолепная Индия Кузнецова! В величественной позе статуи Свободы, с помятой хлебной горбушкой в руке вместо пылающего факела. Впрочем, какой-то дым в укромном уголке заднего плана имелся – победоносный трактор удалился еще недостаточно далеко.
– Инка, как ты это сделала? – потер подбородок Горин.
– Как настоящая русская женщина, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет! – гордо ответила я, свалив в одну кучу идеи феминизма и некрасовский пафосный стих.
– Умница, хорошая девочка! – похвалил меня Ванька, осторожно приближаясь к нервной коняге. – Стой спокойно, сейчас я тебя освобожу!
Я уже хотела ответить, что чувствую себя вполне свободной, когда до меня дошло, что вторую часть фразы Горин адресовал не мне, а лошади. Впрочем, возможно, что умницей и хорошей девочкой он тоже назвал не меня.
Шепча кобыле такие приятные слова, что я обзавидовалась, Ванька довольно ловко снял с нее какую-то деревянную кривулину, соединенную двумя прямыми палками с пустым фургоном. На вытянутой лошадиной физиономии осталось какое-то подобие собачьего намордника, оснащенное длинным кожаным ремнем.
– Держи повод, – сказал Ванька, вручая мне этот ремень.
Я машинально взяла грубую кожаную веревку.
– Сейчас я тебя подсажу! – сказал еще Горин.
И не успела я сообразить, что происходит, как вдруг оказалась в объятиях мужчины своей мечты! Правда, мечта эта почти успела развеяться, но мне все равно было приятно.
– Ва-аня! – я ахнула, впечатленная таким непосредственным проявлением чувства, и мечтательно зажмурилась.
А Горин подхватил меня на руки и… подбросил вверх!
Тщеславную мысль, будто меня качают, как героиню победоносной войны с бандитами, я отвергла сразу. Точнее, сразу после того, как почувствовала под собой что-то широкое, твердое и теплое, как больничная кушетка, нагретая телом предыдущего пациента. И еще услышала, как Зяма с Гориным в два голоса орут:
– Ногу, ногу перебрось! Да держись ты, сейчас свалишься!
Я послушно перебросила, удержалась и не свалилась, и только потом догадалась открыть глаза.
Мама! Мамочка!! Земля оказалась далеко внизу, и запрокинутые лица Зямы и Ваньки белели на уровне моих коленок.
– Фр-р! – сказала лошадь и тронулась.
– Держи спину прямо, а поводья крепко, – скороговоркой вымолвил Горин. – Если что, пинай ее ногами в бока, не стесняйся!
– Если что? – переспросила я, ткнувшись носом в жесткую лошадиную гриву.
По правде говоря, надавать пинков мне в этот момент хотелось вовсе не лошади!
– Дай ей волю, и она пойдет в свою конюшню! – прокричал мне в спину отставший Зяма.
Вот уж кто много понимает в привычках лошадей! Я фыркнула, моя кобыла фыркнула в ответ и ускорилась. В смятении я посмотрела на ремень, который Горин назвал поводьями. Как, он говорил, нужно их держать? Прямо? А прямо – это значит параллельно земле или перпендикулярно?