— А в пятьсот девяносто седьмом, — пробормотал он вслух, — до этой нелепой эры жителей Иудеи угнали в вавилонское пленение… Сделали это как раз скифы, тогда союзники Вавилона…
Стекла задребезжали тонко и противно. Он уже погружался в сон, но теперь вылетел, как выброшенный катапультой. По ушам ударил тяжелый грохот. Где-то близко зазвенело стекло, тонко и страшно. Ах да, в соседнем подъезде у соседей окна задраены наглухо, там кондишен, взрывная волна разнесла стекла вдрызг, внесла осколки в комнату.
Шторы трепетали, на стене в призрачном свете фонаря закачался и рухнул на пол массивный календарь. Весь дом, казалось, колеблется, как лодка на большой волне. Он сорвался с постели. Взрыв произошел по ту сторону соседнего дома, тот закрыл этот своей массой, ясно. В ночи затрепетали темно-багровые язычки.
— Черт, — сказал он потрясенно, — неужели снова чечены?
Яна приподнялась на локте, сонная, теплая, мягкая, проговорила растопленным, как масло на сковородке, голосом:
— Да это просто гроза…
— Какая гроза? — вскрикнул Крылов. — Это взорвали… если не дом, то что-то крупное.
— Спи, — посоветовала она. — Два дома рядом не взрывают.
Колеблясь, он постоял у окна. Яна права, не взрывают не только дома подряд, но даже автомобили. Так что можно не натягивать брюки. И не завязывать шнурки. И не выходить из теплой квартиры, не вызывать лифт, не спускаться в ночь, разорванную огнями, воплями, а потом еще наедут эти вопящие и мигающие милицейские машины…
И все-таки что-то задержало у окна. Яна поворочалась, завернулась в одеяло, как червяк в кокон, подтянула ноги к подбородку и снова заснула. А за окном в самом деле вскоре зазвучала милицейская сирена, потом примчались пожарные.
Языков огня он не видел, но из-за здания поднялось зарево. Значит, там пожар. Дом горит… Ага, вон высыпали первые зеваки. Нет, это просто поздние гуляки, что возвращаются домой…
Из такси высыпала целая компания, как только и поместились ввосьмером. С винными бутылками в руках, развеселые, попытались двинуться к невидимому для Крылова эпицентру взрыва, но прибывшая милиция уже оттесняла народ, ставили ограждения. Прибыло еще несколько пожарных, наконец примчались санитарные, затем целый автобус, оттуда как горох посыпались одинаково толстые от распирающих бронежилетов омоновцы.
— Черт, — сказал он свирепо, — а что, если и в самом деле…
Яна спросила сонным голосом:
— Что?.. Опять? Только я отвернусь, ладно?
— Спи, — буркнул он. — Женщина.
— Зато какая, — ответила она гордо. — Ты чего такой злой?.. Вид у тебя решительный. На войну собрался?
— Вроде того.
— Какую?
— Да вот думаю, — сказал он еще злее, распаляясь, чтобы видимую мозгам нелепость утопить в эмоциях, которые все оправдают, — думаю… а что, если и в самом деле? Взять и нашу идею скифизации распространять всерьез? И не такая дурь проходит! Коммунизм вон же строили.
Она с трудом распахнула прекрасные глаза:
— Ты же сам говорил, что коммунизм — это прекрасно!
— Прекрасно, — согласился он. — Как вообще «прекрасное далеко». Но браться строить это прекрасное с теми ублюдками, из которых человечество, — это такая дурость, такая… что и на голову не лезет! Каким надо быть прекраснодушным… э-э… замедленного развития, чтобы взяться строить коммунизм всерьез? С этими людьми? Нами то есть? Но ведь чуть было не построили! Если бы так отчаянно не мешали из-за рубежа, то построили бы. Может быть, построили. А чем идея скифизации хуже? Как раз нет, не хуже. Она ж больше на инстинктах и желаниях, что правят этой голой обезьяной, чем на разуме…
— Какой голой обезьяной?
Он посмотрел на ее роскошное тело, представил всю в шерсти, но никак не мог вообразить в серой обезьяньей шерсти, а все только в белой, нежной, как у ангорской кошки. Получилось так эротично, что внизу потяжелело, а в мозгу с готовностью промелькнула пара непристойных картинок. Впрочем, на этом отрезке цивилизации непристойности не существуют. По крайней мере, в отношениях мужчины и женщины.
То ли влагалище у нее так устроено, подумал он с неловкостью, то ли там другая температура, иные мышцы, но с нею наверняка даже самый слабый мужчина, едва закончив половой акт, с изумлением чувствует, как снова пробуждаются эти древние силы, снова готов ее мять, протыкать, всаживать в мягкое покорное стонущее тело, бессильное перед его натиском, мощью…
— Спи, — прошептал он нежно. — Можешь даже не обращать на меня внимания…
Злой звонок от Черного Принца стащил Крылова с Яны. Она осталась лежать на постели, широко раскинув ноги, чем-то похожая на раскрытую устрицу, кожа блестела, словно смазанная маслом.
— Что-то серьезное? — спросила она лениво.
— Ерунда, — отмахнулся он. — Спрашивал, ничего ли не случилось.
Она с усилием поднялась, села. Лицо ее было одуревшее.
— Да нет, — возразила она вяло, — надо вставать. Мы не вылезаем из постели уже третьи сутки!
— Да хоть и месяц… — вырвалось у него.
Яна приняла душ, быстро позавтракали. Она сидела в том кресле, где всегда завтракал дед. Снова сердце Крылова пронзила сладкая боль, в глазах защипало. Родной и замечательный дед ушел, чтобы ему, Крылову, не приходилось ставить ему судно, менять простыни, а теперь там сидит самая замечательная девушка на свете…
Но почему в груди такой щем?
В офис добирался на троллейбусе, почти час, останавливаясь возле каждого столба. Что за дурь, мелькнуло в черепе внезапно. Такие деньги, а он все еще без машины? Надо Замполиту сказать, чтобы подобрал две-три на всю их партию. Недорогие, подержанные, но это будет другой уровень жизни…
Яна вышла на остановке возле метро, улыбнулась обещающе на прощанье. Крылов помахал рукой, но когда в гениталиях пусто, как в государственной казне, то мысли тут же плавно переключились на скифов, их проблемы.
На стоянке возле офиса прибавилось машин, влезли даже на тротуар. Охранники его уже знали в лицо, металлодетекторы дали зеленый свет, но уже в коридоре Крылов увидел группки молодых парней, что спорили, что-то выясняли с пеной у рта, убеждали друг друга. Половину из них он видел впервые.
Черный Принц наткнулся на него в коридоре. С вытянувшимся, как у козы, лицом, похудевший, сказал с укором:
— Ты даешь!.. Нельзя же в такую депрессию впадать. Мы все твоего деда уважали.
— Да так, — промямлил Крылов, — понимаешь, не все по нашему желанию происходит.
— Скиф должен волю ставить впереди желаний, — возразил Черный Принц.
А Матросов подошел, обменялся рукопожатием, сказал твердо: