Тина проснулась, – не хотелось вставать, идти куда-то, что-то делать… Она посмотрела на угли в камине, протянула к ним руку – жарко. Почувствовала, как краска бросилась ей в лицо, горячей волной прошла по телу. Боже, что было ночью!… Она закрыла глаза, пытаясь отогнать видение. Как она посмотрит в глаза этому Сиуру? Что он теперь о ней подумает? Тина натянула плед себе на голову, со жгучим желанием никогда не вылезать из-под него.
Как это все получилось? Вчера они долго стояли в одичавшем саду, заросшем кустами жасмина, боярышника и шиповника, листья которых блестели в лунном свете. Она чувствовала странную ленивую истому, от тихого летнего вечера, аромата ночных цветов, от присутствия мужчины, который ей нравился, от того, что напряжение последних дней несколько разрядилось, что появилась хоть какая-то ясность… Все словно замерло в преддверии грядущих событий. Сокровенные желания, столько лет подавляемые, всколыхнулись, затопляя сознание, подчиняя его себе, как неуправляемая стихия подчиняет себе все живое. И она отдалась на волю этому бурному течению… Пусть будет, как будет. В конце концов, для чего тогда вся эта жизнь?!
Смутно вспомнилось, как они сидели у камина, уютно потрескивающего дровами, пили коньяк. Сколько она выпила? Наверное, много… Приятно кружилась голова, горели щеки. На виске у Сиура, на коротких волосах, на широкой груди – отблески огня. Она позволила ему обнять себя, чувствуя жар его тела сквозь ткань блузки, потом… его шепот у самого уха, тихий, как шелест крыльев бабочки. Что он шептал ей?
– “… Я увидел в Саду Любви, как зимой расцветают деревья…”
О, Боже, конечно же, он должен был говорить что-то о любви. Мужчины в таких случаях обычно это делают. Но он… кажется, ничего больше не говорил… Просто начал целовать ее, чуть прикасаясь к ее губам, – пока она сама не захотела, чтобы это было сильнее. И тогда он стал целовать ее сильнее и дольше, раскрывая ее губы легким нажимом, расстегивая блузку… Как он раздел ее и себя, – исподволь, не прекращая ласк и поцелуев, тихого шепота… уговаривая и умоляя, – она и не заметила. Он угадывал малейшее ее желание, и скоро сладостный туман отнял у нее последнюю волю. Теперь она сама хотела того, что он с ней делал…
Тина еще глубже зарылась под плед, в ужасе от того удовольствия, с которым она вспоминала ночной безумный хмель… Хорошо, что здесь, по крайней мере, нет окон, и ей не придется показываться на свет дня, тем более смотреть на мужчину, с которым она… О, нет! Однако же надо как-то вставать, одеваться, наконец. Не может же она лежать под одеялом до бесконечности…
Нужно, чтобы он все-таки что-то сказал, как-то объяснился. Этот Сиур, похоже, довольно бесцеремонен с женщинами. Сколько же у него их было? Какой стыд, что ее даже это не особенно интересует. Какая разница? Имеет значение только то, как он теперь поведет себя.
Она точно знала, чего ему не следовало делать и говорить. Полное отсутствие опыта компенсировалось отменным чутьем, которое являлось врожденным, как и все самые ценные свойства ее характера.
Сиур вошел в комнату с дымящейся чашкой темного душистого чая на блюдце, придвинул низенький столик и поставил на него чай, затем положил в камин несколько поленьев и разжег огонь. Несмотря на летнюю жару, в цокольном этаже коттеджа было довольно прохладно. Он старался проделывать все это тихо, думая, что Тина еще спит.
На улице вовсю свистели и чирикали птицы, носились по ясному небу, солнце прорезало густую листву золотыми лучами, от высокой сочной травы поднимался густой запах, темные стволы деревьев, сыроватые на ощупь, были шершавыми и холодными. Сиур сорвал несколько веток белоцветущего кустарника, стряхнув с них несколько жужжащих пчел и прозрачную росу, вдохнул приторный медовый аромат, и медленно пошел к дому. Как хороша была земля, пышно заросшая кашками, синими петушками, одуванчиками, высокой крапивой и полынью! Бабочки, шмели, пчелы, жуки, кузнечики, стрекозы шумно резвились среди всего этого душистого разнотравья.
Он осторожно шагал по узкой тропинке, думая о женщине, которая спала у огня. Неужели это его сердце замирает, как у влюбленного мальчика? Странно и необычно… Сиур подумал, что он оказался у нее не первым, и с удивлением заметил, что его это не кольнуло, не задело, – вообще никак. Он желал ее такую, как есть, ничего не прибавляя и не убавляя, не предъявляя никаких претензий ни к ее прошлому, ни к ее будущему. Кстати, какое будущее их ждет? Не все ли равно? С нею он готов встретить любой вызов жизни и достойно на него ответить. Ничего непреодолимого не бывает для тех, кто жив. Главное, что теперь ему есть ради чего рисковать, прилагать усилия и достигать.
Он принес влажные, густо усыпанные цветами ветки, и положил на шкуру у камина, с благоговением, словно на алтарь, не переставая удивляться самому себе. Свежий, горько-медовый запах распространился по комнате. Тины не было.
…Она окончательно проснулась и пошла в душ. Стоя под теплыми струями, старалась привести свои мысли в порядок. Обернув мокрые волосы полотенцем и натянув найденную в шкафу белую футболку, на несколько размеров больше, она отправилась сушить волосы.
Сиур сидел у камина в позе лотоса и медитировал. Глаза, во всяком случае, у него были закрыты. Тина увидела цветущие ветки на ложе их любви и просияла. Значит, она для него не девочка на одну ночь, которой утром, протрезвев и утолив естественные потребности организма, суют доллары и отправляют с глаз долой. Она подумала, что именно ему не простила бы подобного. Может быть, потому, что слишком много значила для нее та грань, которую она переступила.
Дело не в интимных отношениях, – они у нее уже были, не задев ни души, ни сердца. Было ли это любовью? Она не раз задавала себе этот вопрос. Мальчик, с которым она случайно познакомилась в кафе, где отмечался день рождения кого-то из однокурсников, был выпускником военного училища и на следующий день уезжал к месту службы. Он проводил ее домой, и зашел на чашку кофе. Родители, как всегда, были в очередной экспедиции, а Тине было так одиноко, так тоскливо…
Мальчик остался на ночь, бормоча что-то о любви, и о том, что через год он приедет в отпуск, и они поженятся. Все произошло очень быстро, робко и суетливо, оставив ее опустошенной и разочарованной, как ей тогда казалось, навеки. Она, как многие и многие девушки, в горьком недоумении спрашивала себя:
– Как, это и все? Вот об этом сочиняют бессмертные стихи и пишут романы? Вот об этом мечтают сиреневыми ночами? Вот из-за этого теряют голову и рискуют жизнью?..
Несколько недель она прожила словно в тумане, делая все автоматически, словно мир потерял для нее краски и звуки, став вдруг чем-то чуждым, незнакомым и пугающим. Ни одна живая душа не узнала ее тайну – ни мать, ни подруги. Собственно, от матери она давно отдалилась, а близких подруг, кроме Людмилочки, не имела. Только спустя год она смогла рассказать об этом Людмилочке, да и то скупо, одни факты.
Мальчик прислал несколько писем, таких же безликих, как и то, что произошло той единственной ночью между ними. Сначала Тина отвечала ему, через силу, а потом забросила. Письма еще приходили некоторое время, пока она не собралась с духом, и не написала ему, что между ними никогда ничего не было, что он ей ничего не должен, и она ему тоже.