– Ну… египетский Бог.
– Да. Я сама не знала. Уже после… – она хотела сказать «после смерти Евгения», но не смогла. – Я прочитала об этом все, что удалось найти. Этот символ как раз олицетворяет откровение сущности Осириса, как непостижимое Вечное и Бесконечное начало – Знающего. Посмотрите на положение его рук: он управляет Небесами и воплощает в реальность вещи на Земле. Его руки простираются повсюду, он видит все, что хочет, и слышит на любом расстоянии. Всемогущий и Вездесущий, он является господином над живым и мертвым. Величайший, он производит все, а сам ни из чего не исходит. Это изначальный океан. А человек – капля этого океана, обладающая всеми без исключения его свойствами. Этот символ говорит нам, что люди являются бессмертными Богами, а Боги были бессмертными людьми.
Влад молчал, пораженный. Он не ожидал услышать такую космическую философию из уст этой вполне современной женщины в коротком платье, открывающем соблазнительные коленки.
– Я бы не смог так рассказать…
– У меня хорошая память. – Валерия улыбнулась. – В школе я была математическим гением. Меня отправляли на все олимпиады. Мама мечтала о том, что я стану профессором математики и доктором наук. Как Софья Ковалевская. Странно… – Она подумала о чем-то и взглянула на Влада. – Вы знаете, как зовут маму Евгения? Софья Ковалевская! Да-да! Как же раньше я не обращала на это внимания? Удивительно. Ее зовут Софья Иосифовна, – очень трудно выговаривать, – а фамилия Ковалевская. Надо же! Мне только сейчас пришло это в голову.
Влада в данный момент занимало совсем другое. Но он решил из вежливости поддержать разговор. Вдруг, выплывет еще что-нибудь интересное?
– Но вы выбрали другой путь? Не математику? Почему?
– Я по натуре гуманитарий. Хотя мама почему-то всегда считала иначе. Мне нравится все красивое и необычное. А профессию пришлось выбирать наполовину практическую, наполовину интересную: иностранные языки. Я переводчик.
– Не трудно догадаться. – Влад кивнул в сторону словарей и компьютера. – Так Евгений рассказывал вам о символе Осириса?
– Конечно. Он был просто ходячей энциклопедией. А я любила его слушать. Мне было интересно с ним.
– Как вы думаете, почему его убили? – Влад внимательно смотрел на женщину. По ее лицу пробежала тень печали и еще чего-то… может быть, испуга. – Не из-за Будды?
– Из-за Будды? – Она несказанно удивилась. – Ради Бога, почему вы так подумали? При чем тут Будда? Нет… Я думаю… Мне кажется, он погиб из-за другого. Но это только мои догадки, больше ничего. Понимаете? Я очень боюсь.
Валерия боролась со своим страхом. Владу нужно рассказать все, иначе он не сможет помочь. Но нервная дрожь охватывала ее каждый раз, как только она задумывалась о серьге. Как рассказать? В горле запершило, начался приступ кашля.
– Извините. – Она вышла на кухню за ментоловым сиропом.
Влад слышал, как она там кашляла, и голова его шла кругом. Если Евгения убили не из-за Будды, то из-за чего? Женщине грозит опасность, это точно. Что же делать? Теперь ему придется отвечать одному за трех женщин. Как некстати уехал Сиур. Рано они успокоились. В глубине души каждый знал, что история непременно будет иметь продолжение. И, судя по началу, нешуточное.
– Ужасный кашель. – Валерия вернулась, вытирая выступившие слезы. – Не могу избавиться от бронхита. С тех пор, как… – Она махнула рукой. – Вы сами понимаете. Тоска, страх. Болезнь вот привязалась… Я просто погрязла в жалости к самой себе. Это отвратительное, мерзкое чувство, оно просто выпивает душу до дна. И ничего не остается. Одна пустота.
– Чего вы боитесь? – Влад пытался вернуть ее к причине гибели Евгения.
– Чего я боюсь… – У нее была странная привычка отвечать вопросом на вопрос. – Боюсь, что меня убьют. Те же люди, которые убили Женю.
Она оговорилась, назвав ювелира уменьшительным именем, и эта интимная обмолвка подсказала Владу, что они были любовниками.
– Но почему? Вы что-нибудь знаете?
Валерия подошла к серванту и достала оттуда большое, покрытое лаком пасхальное яйцо с каким-то мрачным «саврасовским» пейзажем в овале – церковная колокольня, грачи на голых ветках, потемневший талый снег.
– Вот, смотрите. – Она открыла яйцо и достала оттуда длинную, ало сверкнувшую подвеску – огромный рубин в золоте.
Влад затаил дыхание. В свете вечернего солнца рубин переливался густыми, вязко-тяжелыми цветами – от розового до черно-бордового, с пурпурными отсветами. Вся комната погрузилась в малиново светящийся полумрак, тревожный и завораживающий. Камень околдовал их обоих. Не в силах двинуться с места, они созерцали эту космическую симфонию красного, в самой глубине которой зарождалась дрожь серебристых колокольчиков…
– Что это? – Влад тряхнул головой, пытаясь отогнать неведомые чары. Рука Валерии слегка вздрагивала, и это, наверное, звенели золотые подвески необычайно тонкой работы. У него захватило дух…
– Вот из-за чего убили Евгения.
Валерия произнесла это едва слышно, но ему показалось, что грянул гром.
Человек в черном смотрел в окно электрички, уносившей его из загородного зеленого рая в Москву. Кажется, снова собирается дождь. Огромные пушистые тучи, темные снизу и ослепительные, бело-золотые вверху, там, где их освещало солнце, плыли по синему небу. По деревьям, по зеленой траве и изгибам рек бежали вслед за тучами темные тени. Ветер сгибал верхушки берез и осин, трепал кустарник, которым заросли обочины. В приоткрытое окно врывался свежий запах листьев и речной сырости…
Никитина бабушка собрала ему целую сумку пирогов, замороженных в морозильнике пельменей, нарвала целый букет мелиссы и мяты – заваривать чай.
– Ты ж там, сынок, один, как перст. Ни у кого, кроме нас, за тебя душа не болит, – со старушечьей проницательностью говорила она, провожая его до калитки.
Он почувствовал приятное расслабление, умиротворение, как и всегда, когда вспоминал о Никите и его родных. В большой кожаной сумке, кроме продуктов, ехал в столицу живой товар, шевелился и тихонько квохтал. Бешеная черная курица словно чуяла опасность, исходящую от ее нового хозяина, присмирела.
Ярославский вокзал встретил шумом и суетой. У столбов крытых перронов торговали сигаретами, пивом и жареной московской картошкой в хрустящих пакетиках. Поток людей спускался в подземные туннели метро, гулкие и душные, продуваемые сквозняками от поездов. Человек в черном задремал, чуть не проехал Свиблово. Торопливо вскочил на лестницу эскалатора, вынесшую его наверх, где из сгустившихся туч уже тяжело падали первые капли дождя. Женщины открывали пестрые зонтики; те люди, у кого их не было, бежали по мокрому асфальту, под навесы лотков и остановок городского транспорта. Крупные капли громко стучали по листьям кленов и лип, полосатой материи тентов, забытой кем-то второпях газете на мокрой скамейке.