— Благодарю вас… — подхватил мальчик, — и прошу вас очень, очень называть меня своим маленьким братишкой и говорить мне «ты»… Ведь вы же сами сказали, что через несколько минуток мы сделаемся друг другу «кровными», близкими. Точно брат и сестра, так вот если можно…
— Да, да… Я буду говорить тебе ты, Славушка, и называть тебя моим братишкой. Тебе же разрешаю называть меня Ией и сестрой. A теперь протяни мне твой ручонку, Славушка, и будь настоящим, смелым маленьким мужчиной. Ведь ты, надеюсь, не боишься того, что нам сейчас предстоит?
— Когда около меня папа и сестричка Ия, я ничего, ровно ничего и никого не боюсь в целом мире — твердо произнес мальчик и пожал протянутую ему Ией руку.
Сорин наклонился к сыну, нежно коснулся его влажного лобика… Потом перекрестил мальчика и почтительно поднес к губам руку Ии.
— Доктора готовы. Будь мужествен, мой Славушка. Господь с тобой… Храни вас Господь, Ия Аркадьевна, — шепнул он дрогнувшим голосом.
Вошли доктора в белых халатах. В комнате постепенно запахло удушливым запахом эфира… Сорин отошел от сына и Ии… На его месте очутился со своим помощником профессор Франк
* * *
Никогда за всю свой дальнейшую жизнь не забудет, конечно, Ия того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на её руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро и суетливо делал над рукой Славушки. Другую руку Ии y пульса держал доктор Магнецов…
Ия видела сквозь прикрытое окно гостиной голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… Видела пышные зеленые сосны… Видела убегающие вдаль мохнатые холмы…
— Раз… два… три… — считала она вначале спокойно и раздельно, довольно громким голосом.
Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно, с удивительной точностью стала замечать Ия какой-то странный процесс, происходящий в её организме. Точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ей жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… И соответственно с этим, какая-то чудовищная слабость охватывала все тело молодой девушки… Мутилась мысль в голове, все слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас какими-то чудовищными, страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось усталому мозгу каким-то жутко-волшебным, сказочно-страшным чародеем. Вихрем пронзила последняя сознательная мысль мозг Ии и, собрав все силы, она прошептала слабо, чуть слышно:
— Я умираю!.. Я, кажется, умираю! Что же, тем лучше… Славушка спасен… Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери…
И полумертвая от слабости Ия, потеряв сознание, точно провалилась в какую-то глубокую темную пропасть…
— Все y тебя готово, Катюша?
— Все, мамочка!.. Решительно все…
— И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?
— И цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем… Ах да, варенец еще надо сказать Ульяне принести с ледника…
— Сама скажи, Катюша… Меня ноги не слушаются что-то… Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она, едет радость наша, солнышко наше… Ведь год не видались, Катюша, целый год. Шутка ли сказать.
— A вы все-таки не плачьте, мамочка… Не волнуйтесь вы ради Бога… Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату для гостей наших приготовила, понравится ли им она… Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут… Здесь не город, a глушь… Да и сам профессор не избалованный такой, простой, и важности в нем ни чуточки, Ия писала, помните.
— Да, да… Катюша… Мальчуганчика его мне посмотреть ужасно хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Июшкой нашей спасен этот мальчик — поневоле стал он мне дорог, как родной.
— Ну, мамочка, вы не очень, a то я ревновать буду. Довольно Ии и меня y вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ии о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает даже о них. Я знаю нашу гордую Ию. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите…
— A если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла такую огромную, такую неоценимую жертву… Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душой… Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного, благодаря ей, малютки и его отца. А! Что ты на это скажешь, Катюша?
— Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, a я так просто-напросто сказала бы ей: — вот что, Июшка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница, (а это уже я, как видите, мамочка), должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью… A одна я скучаю и хочу быть с тобой, Июшка. Вот и все, мамочка. Так я скажите… Она же безумно любит вас, наша благоразумная Иечка, растает и останется непременно.
— Останется, ты говоришь, Катюша? Да?
— Всенепременно, мамочка. Это так же верно, как зовут меня Екатериной Аркадьевной Баслановой. A сейчас простите, бегу взглянуть, положила ли Ульяна малину в вазочку…
— Иди, иди, моя стрекоза! Милая! — С любовной улыбкой бросила дочери Юлия Николаевна.
И Катя, удивительно возмужавшая и еще более поздоровевшая за это лето, выпорхнула за дверь на балкон, где был приготовлен исключительно парадный в этот вечер чай и ужин. Тихие, короткие августовские сумерки сгущались над Яблоньками. Солнце давно уже село за деревьями старого чародея леса. И в уютном фруктовом саду Яблонек затихали постепенно последние дневные шорохи и шумы.
Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая жадных глаз с дороги, по которой должна была приехать её старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными, пожелавшими доставить сюда Ию, и кстати нанести еще визит.
Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Ию приводил в себя знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели депеши и письма о состоянии здоровья обоих больных.
Неожиданная сильная слабость овладела после операции молодой девушкой… Нечего и говорить, что профессор Франк, совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применяли все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы ослабевшей Ии.
И достигли самых лучших результатов, a уход и заботы окружающих дополнили остальное.
В какие-нибудь две-три недели щеки Ии покрылись легким налетом румянца, глаза приобрели прежний яркий блеск. Профессор Франк уехал лишь только тогда, когда убедился окончательно в безвредности операции, произведенной им над Ией, поручив дальнейший уход за девушкой домашнему врачу Сориных.