– Ну, Змей, – расстроился Камень, – ну это вообще… Вот это как раз и называется «не по-товарищески». Как так можно? Сказал бы уж, что ничего не знаешь, все-таки не так обидно.
– А я никогда не вру, – отпарировал Змей. – И ты, как поборник истины, должен ценить это мое чудесное качество.
– Я ценю, ценю, но все-таки… Может, скажешь, а? Ну хоть намекни! – взмолился Камень.
– Ни за что, – твердо отказался Змей. – И не проси. Дождись, пока твой юный зритель все сам увидит и сам тебе расскажет.
– А вдруг он не увидит?
– Увидит, увидит. Там невозможно не увидеть. Наберись терпения.
– Ладно, – с угрозой произнес Камень. – Я это запомню. Ты еще попросишь меня о чем-нибудь…
– Да? И что будет? – насмешливо спросил Змей. – Ты мне откажешь?
– А вот и откажу! В отместку за сегодняшнее, – заявил Камень.
– Ну, считай, что я уже испугался. И такой весь перепуганный пополз по своим делам. Бывай покедова, не скучай.
Камень смертельно обиделся и ничего не сказал другу на прощание. Настроение у него испортилось, и даже суставы начали ныть сильнее. Хоть бы Ворон, что ли, побыстрее прилетел… Нет, ну как это так: все знать и ни словом не обмолвиться?! Даже как-то непорядочно. Не по-дружески. Камень решил, что, пожалуй, будет дуться.
* * *
Прошло еще несколько месяцев, и Любовь Николаевна Романова стала ощущать нечто странное, необъяснимое. Ей казалось, что обстановка накаляется, хотя в чем именно это проявляется, объяснить не смогла бы. Она так чувствовала. В январе 1998 года произошла тысячекратная деноминация рубля, и в обиходе снова после многолетнего отсутствия появилась металлическая копейка. Казалось бы, ерунда, ничего сверхъестественного, и цены, на первый взгляд, из-за этого не выросли, но в душе экономиста Романовой ни с того ни с сего поселилась тревога. Потом, в конце марта, Президент страны отправил без видимых причин в отставку премьер-министра Черномырдина и внес в Государственную Думу кандидатуру молодого, никому не известного Сергея Кириенко. Госдума встала на дыбы и утверждать Кириенко не захотела. Правда, с третьего раза кандидатура все-таки прошла, но только потому, что возникла реальная угроза роспуска парламента. Любе стало еще тревожнее. И хотя за последние десять лет о слове «стабильность» можно было только с нежностью вспоминать и все вроде бы свыклись с тем, что в завтрашнем дне никто не может быть уверен, весной 1998 года у Любы возникло четкое ощущение надвигающегося краха. Какого? Экономического? Семейного? Личного? Она не знала. Но ощущение усилилось в мае, когда страну постепенно стала охватывать начатая шахтерами «рельсовая война». Сотни тысяч людей самых разных профессий перекрывали железные и автомобильные дороги, устраивали голодовки на рабочих местах, пикетировали здания областных и городских администраций и даже Дома правительства Российской Федерации.
Июнь стоял необыкновенно жаркий, город задыхался в стоячем раскаленном воздухе, и тревожное напряжение стало для Любы почти невыносимым. Каждое утро она с надеждой выглядывала в окно, но не видела ничего, кроме белесой, выгоревшей голубизны неба. Никакого намека на дождь или хотя бы на облачность.
– Что с тобой? – спрашивал Родислав, от которого не укрылась необъяснимая нервозность жены. – Что тебя беспокоит?
– Самое смешное – ничего, – признавалась Люба. – Ничего не происходит такого, из-за чего надо было бы сходить с ума. Но я тем не менее схожу. Может быть, с Колей что-то? У любой матери есть биологическая связь с ребенком, мать всегда чувствует, когда у ребенка что-то не в порядке. Господи, я даже боюсь подумать, что он…
Родислав успокаивал ее, утешал, предлагал воспользоваться услугами любовника Аэллы, хотя последняя информация от него поступила всего две недели назад. Люба относила Аэлле деньги, получала подтверждение, что Колю все еще ищут, успокаивалась ровно на два дня и снова начинала нервничать. Она по нескольку раз в день звонила отцу и Тамаре, она постоянно беспокоилась о Леле, ей все время казалось, что вот-вот должно произойти что-то ужасное, непоправимое.
Так прошла вся весна и начало лета. В ночь с 20 на 21 июня над Москвой пронесся страшный ураган, положивший конец удушающей жаре. 11 человек погибло, около 200 получили ранения, тысячи деревьев были вырваны с корнем, ветер срывал крыши и рекламные щиты, переворачивал припаркованные автомобили. Люба сокрушалась о пострадавших людях, но вздохнула с облегчением.
– Наверное, это и есть тот крах, предчувствие которого меня угнетало, – сказала она мужу. – Кажется, меня отпустило немного. Во всяком случае, дышать стало явно легче.
Она приободрилась, но когда в середине июля Россия получила кредит от Международного валютного фонда, снова впала в тревогу.
– Любаша, – говорил далекий от экономики Родислав, – ну что ты паникуешь? Где МВФ, а где мы с тобой? Они дали нам кредит – и слава богу.
– Ой, не уверена, – качала головой Люба. – Ой, не уверена. Посмотрим, что будет дальше. Наверху считают, что нашу экономику можно этим спасти. Если в течение максимум двух недель ничего не произойдет, можно считать, что они правы, но если эффекта от этого кредита хватит всего на две недели, значит, наша экономика в таком состоянии, что ей уже помочь невозможно. Тогда в течение ближайшего месяца жди беды. Все рухнет.
Она целыми днями просиживала в кабинете Андрея Бегорского, который с вниманием отнесся к ее предчувствиям и требовал, чтобы главный бухгалтер Романова вместе с ним разрабатывала пакет упреждающих мер на случай финансовой катастрофы в стране. Идей у Любы было хоть отбавляй, и ни одну из них Бегорский не отверг, предварительно не обсудив досконально.
– Я смотрю, Любаша тебе стала нужнее, чем я, – однажды сказал Бегорскому Родислав, пряча ревность.
– Сейчас – да, – честно признался Андрей. – Но как только мы разработаем и примем программу выживания, подключаешься ты и начинаешь ее реализовывать. Так что не расслабляйся, твой час настанет с минуты на минуту. А вообще-то Любка меня приятно удивляет. Я ведь брал ее на работу просто из сочувствия, чтобы она денег побольше зарабатывала на содержание твоих, между прочим, детей, а теперь с ужасом думаю: что было бы, если бы я ее не взял? Я бы точно пропал. У нее потрясающее чутье, она меня от десятков провальных контрактов спасала. Поэтому если она говорит, что опасность на пороге, я ей верю. Безоговорочно.
Договоренность о кредите МВФ была достигнута 13 июля, 21 июля деньги были переведены, а 23 июля рухнул рынок ценных бумаг, курсы которых снова поползли вниз. Положительного эффекта хватило ровно на два дня.
– Теперь всё, – объявил Бегорский. – Начинаем действовать по антикризисному плану. Срочно сбрасываем все ГКО и валютные облигации, всё, что можно, обналичиваем и переводим в доллары. Всё, что должны иностранным партнерам, немедленно проплачиваем и никаких новых сделок с ними не заключаем. Пока.