Они рассказали ей о контейнерах, местонахождение которых в то время еще не было известно Уэсту, и о «Филко». Они частенько приглашали ее на ужины, во время которых мусолили свои воспоминания и фантазии. Антонии иногда казалось, что она сидит за столом с бывшими нацистами, рассеявшимися по Калифорнии под чужими именами. Они словно бы жили во временных скобках, обреченные воспроизводить те же жесты, повторять те же фразы. Она не принимала всерьез ничего, за исключением того, что касалось наследства.
Они предоставили ей всю информацию о Саре: ее работе, знакомствах, месте жительства. В тот раз Антония с яростью узнала, что ее сестру воспитал Тимоти Зейн и что она никогда не знала мрачной атмосферы пансионов Восточного побережья.
Уэст объяснил Антонии, что она имеет полное право общаться с Тизи, старик ее не выдаст. Описывая его, инвалид употребил странное выражение: «Он тоже в машине… » – словно все они крутились внутри одной центрифуги.
Антония поехала к реквизитору. Они поняли друг друга с первого взгляда. Старик был всего лишь преданным рабом духа Рекса Фейниса. Кроме того, он испытывал мальчишескую страсть к Лиззи Кац. Антония решила, что он не представляет для нее интереса. Она пригрозила жестоко отомстить ему, если он расскажет о ней Саре. Старик убедил ее в том, что и не собирался этого делать. С момента смерти Рекса он скрупулезно выполнял условия завещания.
«Он боится, – поняла Антония. – Наверняка он верит в то, что призрак Рекса присматривает за ним свысока и оторвет ему ноги при первом же нарушении правил!»
– Мы свяжемся с вами, когда придет время, – повторял красавец Адриан вовремя неизбежных ужинов. – Когда час пробьет, мы расскажем вам, где находится «Филко». И тогда свершится обряд. Вы сможете забрать свое наследство и духовную энергию Рекса. Вы станете Рексом!
«Болтай-болтай!» – думала Антония, не подавая виду.
А потом.. , а потом ничего не произошло. В конце концов она поняла, что не смогла убедить Совет в том, что ее интересует превращение, возрождение и прочие глупости. Они ее выбросили. В очередной раз ее выбросили во мрак.
– Время пришло! – объявил Уиспер, встряхивая ее за плечо. – Ты опоздаешь на самолет.
Антония поняла, что в конце концов уснула, и рывком поднялась.
– Делаем все, как договаривались, – тихим голосом подвел итог мажордом. – Я отвезу тебя в аэропорт, и мы сядем в один самолет. Мой чемодан уже в багажнике, я переоденусь на парковке. Я не могу вернуться к этим чокнутым. Их истории плохо кончатся.
Антония согласилась. Эта часть плана вызывала у нее гораздо меньше энтузиазма, но приходилось признать, что без помощи Уиспера ей не обойтись.
Она наскоро умылась, натянула костюм, в тысячный раз проверила волшебный ключ и документ, открывающие доступ к швейцарскому сейфу.
С Адрианом Уэстом она распрощалась в невменяемом состоянии. Инвалид повторил ей то, что говорил уже множество раз: она не должна задерживаться в Европе из-за превращения и возможного изменения пола. Антония пообещала ему все, что он хотел, и вскочила на заднее сиденье автомобиля, дверцу которого, прежде чем сесть за руль, придержал для нее Уиспер.
Пока они ехали к калитке, рыжая пристально всматривалась в бритый затылок мажордома. Она была неглупа и понимала, что Уиспер представляет для нее реальную угрозу. Это был старый солдат, положивший немало народу в Корее. Он обещал, что, как только получит свою долю камешков (двадцать процентов от общей суммы), она больше о нем не услышит. Возможно, так, возможно, нет.
Как бы то ни было, ей надо оставаться начеку. Она еще не выработала четкого плана. В какой-то момент она думала остаться в Швейцарии, но испугалась реакции Адриана Уэста, когда, не дождавшись ее возвращения, он поймет, что его верный мажордом тоже сделал ноги.
«Этот псих вполне может приказать убрать меня», – подумала она. В этом не было ничего невозможного. Превращение стало для инвалида идефиксом. Антония не питала ни малейших иллюзий: как только Уэст будет уверен, что она не станет новым воплощением Рекса Фейниса, он тут же избавится от нее. Так что главное было не попасться ему в руки.
Теперь, когда «мерседес» ехал в направлении аэропорта, Антония ощутила покалывание в желудке. Вернется ли она в Америку? Сможет ли прижиться в Европе? Говорят, французы самодовольные, нечистоплотные, грубые, одержимые едой и вином; швейцарцы скучные, едят только «грюйер» и коллекционируют ювелирные часы.
«С деньгами меня везде примут с распростертыми объятиями, – повторяла себе Антония. – Я смогу путешествовать».
Внезапно она вспомнила, что Сара так и ждет, прикованная к стене в подвале, полном крыс. Надо не забыть позвонить Тимоти Зейну из телефонной кабинки в аэропорту и объяснить ему ситуацию. Поймет ли он, во что его снова пытаются втянуть? Он сильно сдал в последнее время. Похоже, его память стала совсем дырявой.
Минут десять она наслаждалась, смакуя эту мысль. Позвонит она или нет?
Если она сядет в самолет, забыв, что Сара в подземной тюрьме, проблема будет решена. Через сорок восемь часов запасы еды и воды у сестры кончатся, и начнется длительная агония среди полчищ крыс.
Некоторое время назад эта идея пришлась бы ей по вкусу, но сегодня она чувствовала прилив великодушия по отношению к бывшей узурпаторше.
«В конце концов что с ней станет? – подумала она. – Она без денег, без семьи, изуродованная… Ей придется покинуть Штаты, как воровке. Воровке без гроша за душой!»
Она прыснула со смеху при мысли об этом, представив Сару в Канаде, официанткой в каком-нибудь дешевом кабаке, куда заглядывают только охотники на тюленей, которые бесстыдно лапают ее, и как она, отчаявшись, становится проституткой.
Эта перспектива сделала Антонию великодушной. Не будет ли это для бывшей любимицы худшим наказанием, чем смерть?
Несмотря ни на что, ненависть тлела, оживая при малейшем воспоминании. И Антония чувствовала, что в ней нарастает желание «забыть» позвонить Тизи.
«Если немного повезет, – подумала она, – мы будем опаздывать и придется как можно быстрее бежать на регистрацию. У меня просто не будет времени сделать этот чертов звонок. Или я позвоню позже, оказавшись в Женеве».
Антония привыкла подолгу анализировать свои эмоции. Ей случалось проводить целые дни напролет, вспоминая «зло, которое ей причинили». И эти погружения в себя отрывали ее от реальности также, как выключается свет, если опустить рубильник. Когда она совершала эти «подземные исследования», то переставала обращать внимание на то, что ее окружало. Она не слышала вопросов, которые ей задавали. Те, кто смотрел на нее в эти мгновения, принимали ее за сомнамбулу.
В таком состоянии она пересекла зал аэропорта, вспоминая мрачную зиму 1940 года, проведенную в пансионе, где завывали сквозняки и где мисс Снизон-Чепмэн, главная надзирательница, бранила ее за вялость.