Жеану вспомнились слова Ираны. Для бедного рыцаря турнир предоставлял прекрасный случай разбогатеть. Заставив противника просить пощады, можно было конфисковать все его снаряжение: шлемы, кольчуги, боевых коней, вьючных животных и личное имущество.
Соблазн был слишком силен, и Жеан дал себе слово поразмыслить над этим, тем более что он только что заметил цвета Ожье де Беллона, старого друга барона Брюнуа, тоже участвовавшего в той роковой битве при Монпериле.
Едва подойдя к городским воротам, вся труппа разбрелась. Дориус удалился первым и приблизился к стражнику, которому шепнул несколько слов. Очень быстро прибежали солдаты и эскортировали его за крепостные стены, словно важного посла. Жеан и Ирана остались одни.
— Следи за собой, Монпериль, — печально улыбнулась молодая женщина. — А я помню, что обязана тебе жизнью.
— Храни тебя Бог, — напутствовал Жеан. — Не допусти оплошности.
Ему хотелось сказать побольше, но слова застряли в горле. Он совсем не походил на рыцарей из легенд, способных заливаться соловьем перед своими дамами.
— Ты можешь войти в замок, — заметила Ирана, поправляя котомку на своем плече. — Во время праздников простолюдинам открывают все ворота. Никто не упрекнет тебя, а покормят бесплатно.
Жеан сказал, что подумает, и смотрел ей вслед, размышляя о том, что Ирана идет навстречу грозной опасности. «Тебя это не касается, — сказал он себе, отворачиваясь. — Ничего не выиграешь, вмешиваясь в чужие дела». Но вместе с этой мыслью Жеан услышал и скорбный голос святого Жильбера, повторявший: «Помни о разоблачающей картине в монастыре Эглевьей. В этот день, промолчав, ты стал сообщником убийцы. Я всегда тебе повторял, что ты должен исправить свою вину, при любом случае борясь за правду. Не забудь. За тобой долг. Настало время вспомнить о нем».
Жеан встряхнулся. Он вдруг вспомнил о том времени, когда, поддавшись усталости, попытался вернуться к своей привычной крестьянской жизни. Жеан поселился в хибарке вместе с миленькой девушкой по имени Перетта и лелеял смутную мечту стать углежогом. Однажды, когда он заготовлял в лесу дрова, компания солдафонов напала на его хижину и разграбила ее. Возвратившись, Жеан нашел Перетту с взрезанным животом. Не удовлетворившись насилием, солдаты вонзили во влагалище меч. Жеан не плакал, не стонал. Он чувствовал свою вину: на этой земле обладать чем-либо можно, только постоянно держа при себе оружие. Наивность все погубила, по-другому жить было нельзя. Тогда-то Жеан снова вышел на дорогу. Позднее он поразился, подумав, что наказание ниспослано ему святым Жильбером. Покойный приор видел его колебания и решил вернуть в седло тем или иным способом. С тех пор Жеан поклялся не обзаводиться семьей и целиком посвятить себя главной цели — мщению.
Неожиданно для себя, растроганный нахлынувшими воспоминаниями, Жеан решил нанести визит Ожье де Беллону, чья выцветшая палатка невыгодно выделялась среди ярко-красных шатров молодых участников турнира, съехавшихся изо всех уголков провинции. При виде начищенного, сверкающего на солнце оружия Жеану стало стыдно выигрывать. Что за вид имел он в своем старом кожаном жилете, на своей работяге-лошадке? Конюха, ищущего место?
Ожье обрадовался, увидев его. Он постарел. Вопреки молодым паладинам из соседних палаток, бритым и стриженым, он упрямо носил бороду и длинные волосы с прошлых времен, когда бойцы сходились с открытыми лицами, и только нос был защищен железной пластиной. Его борода, когда-то черная, уже седела, как и волосы, начавшие редеть; в пролысинах обозначились шрамы, пересекавшие голову.
Мужчины обнялись. В отличие от других баронов Ожье никогда не относился к Жеану с презрением. Нет сомнения, что он видел, как Жеан тогда сражался, собирая обильную жатву трупов.
— Могу тебе предложить только скверного яблочного вина, товарищ, — пророкотал Ожье, протягивая гостю деревянную чашу с сидром. — Кошелек пустеет, а рука ржавеет. Я уже не в том возрасте, когда пляшут сарабанду с молодыми волками. Мне не на что даже содержать конюха. Надо мной подсмеиваются, потому что я сам латаю свою кольчугу.
Мужчины уселись и заговорили о старых временах. Ожье еще раз рассказал о Крестовом походе.
— Я отправился туда, чтобы отдубасить шайку дикарей, — брюзжал он. — Монахи нам так обрисовали их, что я представлял их волками-оборотнями, грызущими кости. На самом же деле, когда я прибыл в Иерусалим, то обнаружил, что они превосходили нас во всем… Они — лучшие строители, лучшие художники, лучшие наездники, лучшие врачи. Им нет нужды укрощать свою чувственность, они не умерщвляют плоть, когда думают о любви… А знаешь, именно арабы научили меня мыться! До знакомства с ними я гордился своей грязью, а ноги мыл только в Пасху, идя к праздничной мессе. Ах! Как приятна там жизнь! Мне даже захотелось переменить веру.
— Вот бы услышал тебя священник! — расхохотался Жеан.
— Проклятые попы, — проворчал Ожье. — Ненавижу эту свору неудачников, пытающихся исковеркать жизнь нормальных людей под предлогом, что они сами навсегда отказались от постельных наслаждений!
Чтобы подчеркнуть свое презрение, он одним глотком осушил свою чашу и рыгнул. Не теряя времени, Ожье снова наполнил ее.
— Я тебя шокирую? — обеспокоился он. — Ты живешь легендами, Монпериль. Ланселот и Говен существуют только в балладах менестрелей. К неверным мы приехали, чтобы прежде всего поживиться. Большинство из нас стало крестоносцами, чтобы заручиться покровительством церкви и избежать некоторых неприятных процессов. К ним принадлежу и я. Я уехал потому, что мне грозила тюрьма за разбой. Как только я изъявил желание отправиться в Святую Землю, от меня отстали. Удобно, не правда ли?
— Ты общался с Орнаном де Ги?
— Еще бы. Неукротимый был воин, любящий кровь и сражения. В то время ему было семнадцать лет, и он был так богат, что мог содержать армию. Он не был скопидомом. Иногда я его боялся. Он какой-то дикий, неудержимый. А ведь мавры хитрецы, они изобрели шахматы, не забывай.
Жеан все не решался задать вопрос, который жег ему губы.
— Когда вы были там, — наконец спросил он, — кто-нибудь болел проказой?
— Конечно. Эта болезнь часто встречается в тех странах, но заразившиеся ею остались в пустыне.
— Она быстро обнаруживается?
— В зависимости от общего здоровья. Некоторым она обезображивает лицо за несколько месяцев, другие годами таскают в себе ее зловещие симптомы. Кое-кто так боится оказаться вне общества, что тщательно бережет свою тайну. Я считаю, что ложь эта преступная, потому что достаточно смешать свою кровь с кровью другого во время битвы — и ты заражен. А почему ты меня расспрашиваешь об этом?
— Мне предложили проводить группу прокаженных до лепрозория, — солгал Жеан. — А те боятся, что их закидают камнями.
— Поберегись! — пробормотал Ожье. — Не надо близко подходить к этим людям. Церковь считает их полумертвецами. Когда они уходят из мира нормальных людей, церковь отпевает их, как покойников. Некоторые никуда не уходят, но накидывают на себя черное покрывало и передвигаются, крутя трещотку, предупреждая о своем приближении. Но есть и такие, что жаждут отомстить всем за удар, нанесенный им судьбою. Они пачкают своей кровью источники, чтобы заразить ни в чем не повинных людей.