Сквозь ватное забытье женщина увидела, что Джедеди задвигался на другом конце стола, пробуя развязать ремни, прочно удерживающие его на кресле. Скрюченные пальцы бессильно царапали жесткую кожу подпруг.
– Глупо! – бросила она ему. – Ты не сумеешь набрать номер шерифа… Но даже если сможешь установить связь, из твоего рта не выйдет ничего, кроме птичьего крика.
Отец ее не услышал. Джудит подумала, как смешно в его возрасте пугаться смерти, ему следовало принять ее равнодушно, с полным безразличием. Разве не он повторял ей миллион раз, что истинно верующий должен без боязни передать себя в руки Творца? С пола до нее донесся шум. Значит, ему все-таки удалось освободиться… Джудит пожалела, что не догадалась перерезать телефонный шнур, но теперь было уже поздно, у нее не было сил встать. Тело отяжелело, будто срослось со скамейкой, стало деревянным, лишенным нервов, безжизненным. Сидеть было трудно, и Джудит легла щекой на стол, на который столько раз ставила еду. Она смотрела на тарелки, стаканы, которые находились совсем близко, рядом с ее носом. Скоро она умрет на этом поле сражения, где все последние годы испытывала только страх. Ложки, ножи сверкали, как оружие, упавшее на бесстрастную землю в разгар кровавой схватки.
– Кончено, – прошептали ее губы. – Столько лет… столько дней, чтобы к этому прийти… Робину нельзя было возвращаться, он виноват… без него я бы осталась идиоткой. О Господи! Оборони нас от пустых надежд…
Оказавшись на полу, Джедеди пополз. Он и не думал о телефоне, поскольку знал, что не сумеет позвонить. На уме у старика было другое: попасть во двор и влезть на кресло, к которому дети приделали колеса, потом спуститься по центральной аллее к дороге. Если повезет, мимо проедет какая-нибудь машина, направляющаяся в деревню. Его заметят, окажут помощь…
Им овладела чудовищная злоба, ярость, оттого что его провела девчонка-полудурок, которую он давно считал сломленной. На четвереньках, как собака, он пробрался на веранду и перевалил свое тело через три ступеньки, отделявшие его от двора. Не чувствуя боли от ушибов, он с огромным трудом вскарабкался на кресло, которое все время из-под него выскальзывало. Теперь он совсем обессилел, его все больше сковывал сон. Тогда он принялся подхлестывать гнев, чтобы сохранить ясность мысли, и для этого сосредоточился на глупости своей дочери. Никогда прежде он так не жалел, что у него не было сына, который стал бы его поддержкой. Сын не предал бы, подставил ему плечо…
Он привел в движение колеса, и кресло покатилось. К счастью, центральная аллея шла под уклон, и ему не пришлось бы прикладывать чрезмерных усилий, чтобы доехать до ворот. Правда, в вечернем сумраке ориентироваться было нелегко. Сознание старика заволакивалось пеленой, но он знал, что, если перестанет сопротивляться, им немедленно завладеет смерть.
Внезапно Джедеди охватила паника. Он понял, что заблудился . Темнота сбила его с толку, и, вместо того чтобы спускаться к дороге, он катился по ежевичному лабиринту.
Тогда старик принялся ездить кругами в надежде найти выход. Каждая минута, потраченная на поиски, неумолимо приближала его к концу. Тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке, Джедеди вдруг почувствовал, что падает в пропасть. Делая круги по бесчисленным коридорам, он подобрался к яме, той самой яме, находящейся в центре лабиринта, где он когда-то убил своего зятя, этого негодяя Брукса, свалив ему на голову трактор. И вот теперь он сам катился вниз по обрывистому склону в кресле, сколоченном детьми, которое неминуемо должно рассыпаться от удара о ржавеющие останки «Джон Дира». Он попытался замедлить падение, цепляясь мертвыми пальцами за землю, хотел позвать на помощь, но кроме того, что его некому было услышать, голосовые связки старика испускали лишь странное карканье, напоминающее крики раненого альбатроса.
Птица-призрак еще долго кричала в сердце ежевичного лабиринта, нарушая привычки ночной фауны, которая никогда прежде не встречала в этих местах столь диковинного собрата.
Санди Ди Каччо прекрасно знала, что думают коллеги: «А! Ее работа состояла в выискивании смягчающих обстоятельств для психов, чтобы те поскорее вышли на свободу? Теперь она узнала на собственной шкуре, на что способны сумасшедшие. И поделом ей – получила по заслугам!»
В местном отделении ФБР всем было известно, что ее изнасиловал Декстер Маллони. Она без труда могла представить скрытую насмешку мужчин, неискреннее сострадание женщин. После того дня, когда на нее было совершено нападение, Санди ни разу не появилась на службе. Миковски настоял, чтобы она взяла двухнедельный отпуск. Однако Сандра чувствовала, что в состоянии справиться с ситуацией. Слишком уж долго она пропагандировала свою теорию выживания, преодоления испытаний, восстановления потенциала личности, несмотря на тяжелейшие потрясения.
И вот ей самой пришлось оказаться в роли изучаемого субъекта, представляя, так сказать, один из типичных случаев. Она сделалась испытуемой для самой себя. Пришло время доказать на деле, что, получив душевную травму, можно сохранить самообладание, что ее жизнь не остановилась и после того, как она выдержала агрессию, даже столь отвратительную. «Я справлюсь», – повторяла себе Санди.
Впрочем, вряд ли ее можно было назвать идеальным испытуемым. Картина могла быть искажена по причине особенностей ее собственной сексуальной практики. С некоторых пор у Санди появилась привычка ложиться в постель с незнакомцами, мужчинами, с которыми ее прежде не связывали доверительные отношения. Иногда любовные поединки оборачивались неприятностями. На ее памяти было несколько случаев, когда все слишком близко подходило к насилию. Дважды или трижды нескромные партнеры принуждали ее делать то, что вызывало у нее отвращение. При такого рода отношениях это был неизбежный риск, и она на него шла.
«Я натренирована, – говорила себе теперь Санди. – Не в новинку. Я – зрелая женщина с большим любовным опытом. Знаю, что такое пенис, и умею с ним обращаться, чтобы доставить удовольствие себе и другим. Если принять все это во внимание, могу ли я назвать себя подходящей кандидатурой на роль испытуемого?»
Она сохранила лишь смутное воспоминание о том, что совершил Декстер. Он ударил ее в челюсть, бросил на кровать. Ей было больно, но в момент насилия ее преследовала только одна мысль: лишь бы он этим ограничился, лишь бы не убил .
Страх смерти заставил все отступить на второй план, и, когда Декстер перевернул ее на живот и стал связывать ей руки, Санди испытала огромное облегчение. Значит, он ее не убьет! Трудно поверить, но она была близка к тому, чтобы его поблагодарить.
Подробности самого акта оставались расплывчатыми. И дело вовсе не в психологической цензуре или вытеснении из сознания нежелательных воспоминаний: она и правда не обратила на него особого внимания, считая насилие прелюдией смерти. Прелюдией, не имеющей большого значения.
Уже потом, после того как Санди пришла в себя, ее стали осаждать другие заботы: в первую очередь, естественно, СПИД. Теоретически все пациенты больницы проходили регулярные обследования, но кто знает, когда это было в последний раз? Психиатрические лечебницы переполнены наркоманами, большинство из которых ВИЧ-инфицированы. Трудно помешать им вступать в половые контакты. Не менее трудно вообразить, что Декстер – девственник или соблюдает строгое воздержание, во всяком случае, после того, что произошло. Напротив, все его жесты изобличали прекрасное знание женской анатомии и известную опытность, которой просто не могло быть у новичка.