Сны суккуба | Страница: 52

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Данте улыбнулся.

— А я думал, суккубы со всеми в нежной дружбе. Или это тоже миф, как крылья и огненные глаза?

— Просто он по-дурацки повел себя с Сетом.

Данте ждал продолжения. Я вздохнула.

— Хью считает наш роман пустой тратой времени. И не потому, что мы не спим вместе. Думает, я буду страдать.

— Для черта — весьма альтруистично. — Он шагнул ко мне, шутливо щелкнул по носу. — Но, ребята, с этими вашими странными представлениями о морали я бы зарекся что-то насчет вас предполагать. А ты сама? Тоже думаешь, что будешь страдать?

— Нет. А если и думаю, это мое дело. Хью незачем обо мне беспокоиться. Да и еще и Сета нервировать!

— Не переживай ты так. Беспокоится — значит, заботится. Относись мы так друг к другу все, в мире было бы куда меньше страданий.

От Данте такого высказывания я не ожидала.

— Возможно. Но и ненужного давления тоже было бы меньше.

Он хмыкнул, взял меня за руку. Перевернул ее и посмотрел на ладонь.

— Набор линий случайный для этого обличья? — спросил он.

Я кивнула.

— Можешь изменить его на первоначальный?

— Ты что, гадать собрался? По мне, так все это фуфло.

— Не все.

Я ждала продолжения, но Данте ничего не добавил. Серые глаза его были серьезны и задумчивы. Что-то в них заставило меня подчиниться, и с превеликой неохотой я превратила руки в те, с которыми родилась.

Ни разу, став суккубом, я не возвращалась в свое истинное обличье. Терпеть его не могла. И даже от такого маленького изменения мне сделалось не по себе. Руки были слишком большими для нынешнего миниатюрного тела и выглядели совершенно чужеродными.

Данте посмотрел на одну ладонь, на вторую. Фыркнул через пару секунд и выпустил обе.

— Удивительно.

Я тут же вернула им прежний вид.

— Что — удивительно?

— Ты правша? — ответил вопросом он.

— Да.

Данте показал на левую ладонь.

— Ее линии рассказывают о тех качествах, с которыми ты родилась. Линии правой — о том, как ты растешь, меняешься и развиваешь дарованное тебе от рождения. Левая — природа, правая — опыт.

— И?

— У тебя они одинаковы на обеих руках. Глубокая линия сердца… означает характер сильный и страстный. Что не удивляет. Но она разорвана на множество частей.

Он коснулся моей левой руки.

— Тебе предназначено было страдать. Коснулся правой.

— И по этому пути ты собираешься идти вечно. Не учишься. Не меняешься.

— Если что-то предназначено, при чем здесь учение и перемены? Разве это не данность?

Осуждение, которое я услышала в его голосе, мне не понравилось. Как будто я была виновата в том, что у меня такие ладони.

— Не начинай, — сказал он. — Я не философ, и все эти дебаты насчет предопределения и свободной воли — не для меня. К тому же гадание по ладони — фуфло.

— Да, — холодно сказала я. — Согласна.

Данте, к моему удивлению, вдруг обнял меня и притянул к себе.

— Будь осторожна, суккуб. Тебя сейчас окружают опасности. Со всех сторон. А я тоже не хочу видеть, как ты страдаешь.

Я не стала отстраняться, положила голову ему на грудь.

— С чего ты стал вдруг таким милым? Все еще надеешься уложить меня в постель?

— Всегда буду надеяться.

Он поцеловал меня в лоб. Потом в нос. И в губы.

— Но ты мне и просто нравишься. Поэтому поберегись.

Я поехала домой, дивясь по дороге странному поведению Данте. И не заметила, думая о нем, как добралась. В квартире ни Винсента, ни ангелов опять не застала и решила заглянуть в «Изумрудный город». У меня был выходной, но, зная, сколько там сейчас работы, я подумала, что от помощи никто не откажется. Мне же просто надо было отвлечься.

Перед закрытием магазина позвонил на мобильник Сет и спросил, не могу ли я забрать его от брата. Собственную машину он оставил в Куин-Энн, поскольку до кинотеатра, а потом и до дома его подвез Терри. И я, покончив с делами, отправилась за ним.

Терри и Андреа встретили меня тепло, напомнили, что ждут нас с Сетом на Рождество, о чем я и без того не забыла. К нашему роману они относились как к чему-то хрупкому и могущему разбиться в любой момент — каким он и был на самом деле — и пытались защитить его изо всех сил.

Девочки мне обрадовались, налетели, засыпали вопросами и новостями. Все, кроме Кейлы, которую отчего-то еще не уложили спать, хотя было довольно поздно. Она молчала, что неудивительно, поскольку, не считая нашего последнего с ней разговора, Кейла молчала почти всегда. Но обычно она подбегала ко мне вместе с сестрами. Сегодня же осталась сидеть на диване. И пока Сет одевался, я подошла к ней сама.

— Привет, — сказала, присаживаясь рядом. — Как дела?..

Я к ней даже не прикоснулась. Но Кейла отпрянула так, словно ее обожгло. Сползла с дивана, выбежала из комнаты. Маленькие ножки затопали по лестнице наверх.

Я взглянула на остальных с удивлением.

— Что я такого сделала?

— Понятия не имею, — озадаченно ответила Андреа. — Вроде бы все было в порядке.

— Нашло, видать, что-то, — сказал Терри. — С детьми такое бывает. Особенно с девочками.

Он взъерошил Кендалл волосы, та взвизгнула.

Все тут же забыли о Кейле. Начали прощаться со мной и Сетом, но я осталась в недоумении. Малышка всегда мне радовалась, а в последний раз и вовсе выказала небывалое доверие. Отчего же сегодня смотрела на меня с таким страхом? Обычные детские капризы? Или она заметила то, чего сама я видеть не могла, — след какого-то потустороннего присутствия? Не выдержав, я попросила разрешения подняться к Кейле и попытаться поговорить с ней еще раз.

Она сидела в спальне, забившись в угол кровати, прижав к себе единорога. И при виде меня, остановившейся в дверях, глаза ее стали как блюдца, в которых плескался страх.

— Эй! — сказала я. — Ты в порядке?

Молчание. Только глаза распахнулись еще сильней.

— Я не подойду к тебе, — добавила я, — обещаю. Но скажи, пожалуйста… что ты видишь? Почему боишься меня?

Прошло несколько секунд, и казалось уже, что она не ответит. Но Кейла вдруг заговорила — еле слышно:

— Ты плохая. Почему ты такая плохая?

Чего-чего, а этого я не ожидала. Думала, что она, возможно, увидела призрачную ведьму, парящую у меня над головой… Сердце сжалось. Да, я была злом — служительницей ада. Моей вечной задачей было соблазнять и развращать мужчин. Но больнее, чем любое обвинение — в самых мерзких и нечестивых поступках, — ударило меня слово «плохая», услышанное от маленькой девочки. И, не сказав ничего больше, я отвернулась и пошла вниз.