Миром правят деньги и ложь…
Древнее наблюдение
В день, когда оседлали небес скакуна,
Когда дали созвездиям их имена,
Когда все наши судьбы вписали в скрижали, —
Мы покорные стали. Не наша вина.
Сатана там правит бал…
Ария
Тоцкий полигон. Пятидесятые
«Степь да степь кругом…» —песня почему-то не пелась. Командир третьего взвода третьей роты отдельного мотострелкового батальона Степа Сарычев умолк и эту самую степь окинул взглядом. Зрелище не радовало. Выжженная земля, вышки оцепления, ржавая, в шесть рядов, колючка, зловеще уходящая за горизонт и превращающая степь в огромную охраняемую зону. Внутри периметра — узкоколейка, по сторонам ее — бараки, пакгаузы, машины под погрузкой, а где-то глубоко внизу, если штабисты не врут, располагается целый подземный город. Огромный, автономный. Чрезвычайно секретный. Ну и хрен с ним. Смотреть на возведенное руками зэков великолепие было скучно, и Степа глянул вверх, на небо, такое же маняще голубое, как глаза его Алены. Вспомнив о молодой жене, он чуть заметно улыбнулся, мечтательно вздохнул, но был мгновенно возвращен на землю:
— Лейтенанта Сарычева к командиру роты! Срочно!
Капитан только что вернулся от комбата и, отдавая приказ командирам взводов, был непривычно хмур: по сигналу ракеты им надлежало поотделенно в составе роты совершить пеший маршбросок и выдвинуться в квадрат «А».
— Вот сюда. — Ротный ткнул заскорузлым пальцем в карту и неожиданно судорожно глотнул. — Если что не так, ребята, звезды наши встанут раком, это уж как пить дать.
Сказал и взводных отпустил, недоговорив самого главного — что комбату вручили пакет с красной полосой, и ничего хорошего это никому не предвещает…
А где-то через час плечистому майору, что принял батальон совсем недавно, скомандовали по внутренней связи:
— Шлюзы открыть!
— Есть! — тихо подтвердил он получение приказа, распечатал дрожащими пальцами пакет, за несвоевременное вскрытие которого полагался расстрел, а уже через мгновение разорвал рот в бешеном крике: — Ракету!
Красную, в ясное безоблачное небо! К жаркому, повисшему раскаленной сковородой солнцу! Бежать под палящими лучами с полной выкладкой было тяжко. Пот заливал глаза, хэбчики промокли насквозь, рыжие от пыли сапоги сделались страшно неподъемными.
«Эт-того еще не хватало! — Где-то через пару километров Сарычев заметил, что взвод его начинает растягиваться, и чем дальше, тем больше. — Ну точно, звезды поставят раком!» Яростно выругавшись, он развернулся и кинулся к щеглам из третьего отделения, чтобы командира их малохольного помножить на ноль, но внезапно замер, будто налетел на невидимую стену. Ему вдруг показалось, что солнце на небе потухло, а что-то в тысячу раз более яркое вспыхнуло за его спиной, ослепляя солдат и делая их тени ощутимо реальными. В то же мгновение инстинкт заставил его броситься в степную пыль и, обхватив голову руками, скорчиться, съежиться, замереть не дыша. А по земле уже, как по морю, побежали невиданные волны, и в воздухе раздался звук, по сравнению с которым гром был подобен писку комара. Зажмурившись до боли в глазах, Степа вскрикнул, задрожал, чудом не обмочил штаны в ожидании чего-то еще более ужасного, плотнее вжался в землю. И вот, сметая все на своем пути, примчался ураган. Чудовищный по силе ветер разметал людей, как прошлогоднюю траву, ломая им кости и разрывая легкие, а оставшиеся в живых еще не знали, что лучше бы им было погибнуть сразу…
Степа не мог сказать, как долго он лежал так, — время остановилось. Когда же он с трудом поднялся на ноги, то сразу увидел командира батальона. Майор медленно шел, вытянув впереди себя руки, и тихо повторял:
— Свет, уберите свет…
Вместо лица у него был огромный пузырящийся ожог.
Не в силах вынести это зрелище, Сарычев страшно закричал и бросился прочь, однако ноги не послушались его. На сознание накатилась темнота, и последнее, что он запомнил, были его бойцы, которых неудержимо рвало кровью во славу родины.
* * *
Санкт-Петербург. Девяностые
Сначала раздался громкий стук. Потом обе двери отворились, и восседавшего за столом крепкого усатого дядьку спросили:
— Разрешите, товарищ майор?
— Давай, Петя, — кивнул тот, и в кабинет напористо вошел высокий рыжий парень с веснушками на носу. В руке он держал лист бумаги, который с гордостью положил на стол:
— «Белый китаец».
Майор явно удивился, подкрутил усы и, внимательно прочитав заключение наркоэкспертизы, сделался задумчив.
— Ну ты, брат, даешь.
Да уж. Старший опер капитан Самойлов давеча крепко уперся рогом и повязал на «блюдце» [1] плюгавого россиянина, лихо толкавшего ампулы с прозрачным желтоватым ширевом [2] . Ясное дело, был тот скорее всего «чалым» — мелким оптовиком, но при умелом обращении через таких вот вшиварей нетрудно выйти на «наркома» [3] вместе с «фабрикой», так что времени терять не стали. Принятого клиента, который по первости, конечно, играл в несознанку, «скрепками» [4] пристегнули к батарее парового отопления, амнухи [5] отправили на экспресс-анализ и стали ждать результата. О задержанном, который, если судить по «тухлякам» в его «дорогах», плотно сидел на игле, и думать забыли, — это нынче он герой, а вот когда начнет его ломать по-настоящему, да так, что носки свои жрать будет не в лом [6] , вот тогда и настанет время для разговоров по душам.
И вот дождались. Майор с ненавистью взглянул на лежавшее перед ним заключение экспертизы:
— Как он, в соплях?
— Нет, пока не чихает, но кожа уже вроде «гусиная» Симптомы наступающей ломки., — ответствовал капитан и, услышав майорское: — Ладно, пускай доходит, — вздохнул: — Александр Степаныч, пойду я домой, а?
Отпустил его с богом хозяин кабинета, а сам задумался. Ну что за страна чудес наша мать-Россия! Империалисты с их-то возможностями за год смогли произвести всего десятые доли грамма убийственной синтетической отравы, а вот наши умельцы-недоучки выдали на-гора аж полкило. Помнится, еще осенью «фабрику» в Казани накрыли, всех наркомов с умельцами повязали. Так ведь неймется, теперь вот снова кто-то решил заняться химией по серьезному, масштабно. Зная, что из одного грамма «белого китайца» можно приготовить аж десять тысяч доз, майор вздохнул и решил сменить обстановку. Хорошенького понемногу.