Скрип снега стал слышен уже совсем близко, и, затаив дыхание, Ленька перехватил удавку поудобнее. Как только женщина поравнялась с ним, он точным движением накинул веревку ей на шею и, придушив ровно настолько, чтоб ей хватило сил остаться на ногах, поволок в подвал. Содрал дубленку, связал руки и, заклеив рот пластырем, бросил лицом вниз на козлы.
Начиналось самое интересное — полузадушенная жертва пришла в себя и начала надрывно кашлять, но делать это с заклеенными губами ей было трудно. Вдоволь насладившись судорожными подергиваниями женщины, Ленька радостно засмеялся и принялся ее раздевать. Сердце его билось легко и спокойно, дыхание было глубоким, ощущение своей мужской значимости наполняло его душу восторгом и ликованьем.
Разрезав ножницами мохеровый свитер, он увидел под ним футболку, содрал ее и от возмущения даже застыл — эта сука не носила бюстгальтера! Ай-яй-яй! — Ты, тварь… — Властно он протянул руку, почувствовал упругость груди и долго, до крови, крутил набухшие соски, прислушиваясь к глухим стонам и тихо радуясь. — Что, больно? Ну, подожди…
Наконец дело дошло до юбки. Он медленно разрезал ее, долго кромсал ножницами черные колготки, пытаясь вырезать на попе звезду, но почему-то не получилось. Содрав их наконец вместе с трусами, он принялся бить пленницу ладонью по ягодицам, потому что так уж получалось всегда, что пока не посмотрит Ленька на пламенеющий женский зад, никак у него не стоит, хоть убейся. Скоро он воодушевился и, ощутив, как покорное тело вздрогнуло, резко и напористо в него вошел. Эх, хорошо… Правда, в пальто и шапке было жарко, но он не останавливался и продолжал наваливаться на свою жертву до тех пор, пока ему не захорошело. Да еще как — глаза его закатились, из широко раззявленной, вонючей пасти вырвался хрип блаженства. Он почувствовал себя настоящим самцом, мужчиной — обладателем. Глянув на поверженную, загибающуюся от боли суку, он харкнул на ее красные, как у макаки, ягодицы, ощущая, как все прошлые обиды вспыхнули в нем с новой силой, выбрал подходящую, поострей, деревяшку и долго пихал ее во вначале розовую, а потом уже алую от крови щель между бедрами… Глубже, глубже, глубже…
Утомившись, он задумчиво выкурил «беломорину», потом зачем-то долго гладил свою жертву по лобку, повторяя про себя: «Я сильнее всех, я победитель», и наконец медленно накинул ей на шею удавку.
— Ну вот и все, стервь, оттрахалась.
Было уже около полуночи. Ленька вспомнил, что ему в утреннюю смену. Прихватив на память изорванные трусы, от которых пахло духами, он осторожно выбрался из парадной и направился к дому.
Настроение опять стало поганым. Где-то глубоко в душе, проснувшись, заскребла когтями здоровенная черная кошка по имени Тоска, и он не заметил, как уже на набережной возле него остановилась машина передвижной милицейской группы. «Луноход», если по-простому…
— Эй, мужик, документы есть? — Одетый в «меховое изделие» старшина был полупьян и похож на сторожа. Услышав Ленькино:
— Да что вы, ребята, я тут, на Марата, живу, — он нахмурился.
— А это мы сейчас по ЦАБу проверим. — Он повернулся к своему напарнику. — Вася, открывай коробочку… [169]
Тягуче сплюнул на снег и принялся шмонать Синицына.
Однако вместо денег или, что еще более желательно, водки он нашел у задержанного удавку с женскими трусами. Сразу же помрачнев, он молча запихал его в «луноход» и уже по пути в отдел подумал: «Вот пускай опера его и раскручивают». Дело в том, что сегодня у него, помдежа Семененко, был двойной праздник — жена родила ему двойню, и по такому случаю он, как водится, преставился. Но, как всегда, бухала оказалось мало, пришлось рулить на ночь глядя на добычу спиртного. И вот надо ж, вместо водка бабские трусы с удавкой!
Окунув задержанного в «аквариум», счастливый отец не совсем твердой рукой нацарапал рапорт. Присовокупил удавку с трусами и, оставив все это в качестве подарка «уркам» [170] , снова отчалил в ночь. На этот раз ему крупно повезло — удалось с поличным взять спекулянта водкой. Претворив в социалистические реалии древнеримский принцип: «Живи и жить дай другому», через каких-нибудь двадцать минут старшина уже чокался с сослуживцами. Ну будем! А ты меня уважаешь? Да? Давай поцелуемся…
Реквизированная «Московская» шла отлично. Она прозрачной струей лилась по привычным ко всему пищеводам, согревала чекистские души, поднимала настроение и толкала на подвиги. Для разминки отметелили мелкого хулигана, затем, перекурив, взялись за бездомного тунеядца. Наконец очередь дошла до Синицына.
— Трусы твои? — спросили его, и, не дожидаясь ответа, пару раз врезали ногами под дых, однако без огонька, без задора, больше для порядка — устали… Действительно, скоро прилетел Морфей, и чекисты начали отходить ко сну. Дежурный по отделу, забывая о долге, улегся не где-нибудь, а перед дверь в ружпарк, мужественно загородив вход в него своим мускулистым телом. Старшина-помдеж, будучи дважды отцом, боевой пост все же не покинул и захрапел прямо на своем столе. Молодцы, пребывавшие в резерве, расположились кто где смог — не графья.
В то же самое время аспирант Титов решил, что пришла пора посчитаться кое с кем. За пинки в пах, за удары по почкам, за групповую летку-еньку на плавающих ребрах. Быстро добравшись до знакомого отдела милиции, он легко поднялся по выщербленным ступенькам, на мгновение прислушался и зашел внутрь.
В дежурной части раздавался дружный храп, пахло водкой и нестираными носками. «Орел». — Титов сразу же узнал в старшине, изволившем почивать на столе, одного из своих недавних обидчиков. Неслышно приблизившись, он воткнул ему палец чуть ниже кадыка, а когда булькающие звуки затихли, быстро раскроил черепа молодцам из резерва. Мгновение он вслушивался в ночную тишину, затем негромко хмыкнул и с мстительной улыбочкой кастрировал дежурного, мирно почивавшего у ружпарка. «Финита». — Аспирант вытер руки о замызганную занавеску и подошел к «тигрятнику». Задержанных было не много — двое спали, скрючившись на скамье, третий, небольшого роста, с разбитой мордой, восторженно воззрился на Титова, и в его глазах тот не заметил страха.
«Ишь ты, герой. — Аспирант нехорошо прищурился, придвинулся к железной двери вплотную. — Сейчас ты у меня…» Но тут в голове его внезапно проснулся бубен, и, заглушая звуки камлания, голос Рото-Абимо пророкотал: «Он достоин быть великим охотником. Загонять добычу легче вдвоем. Научи его волшебной песне».
— О да, повелитель, да! — Подчиняясь, аспирант положил ладони на холодный металл, зашел внутрь клетки и двумя ударами прервал жизни спящих. Затем протянул к лицу Леньки Синицына окровавленную руку:
— Пошли. Дорога легче, если идти вдвоем…
«Девятка» быстро, насколько позволяла нечищеная дорога, катилась по направлению к Питеру. Когда до города оставалось совсем немного, два притопа и три прихлопа по радио смолкли и началась передача новостей — последних и безрадостных. Известный репортер Трезоров, оказывается, попал в реанимацию. Известие это Сарычеву очень не понравилось. Прибыв в Питер, он первым делом разузнал какая больница нынче в статусе дежурной, и, мешкая, направился на улицу Гастелло.