Чувствуя, как от волнения сердце начинает бешено стучать, он взял чуть левее и, миновав заросли огромных, прежде им никогда не виданных деревьев, очутился возле острого, похожего на гигантскую, поставленную на попа сосульку, обломка скалы. Это был Знак, его он часто видел в своих снах.
Путник уверенно двинулся вдоль отвесного каменного склона и, достигнув неприметной на вид расщелины, смело вступил в непроглядный мрак. Легко различая в кромешной темноте окружающее, он свернул направо и долго спускался по каменным ступенькам, пока не оказался перед массивной базальтовой плитой. На ее поверхности было семь выпуклостей, формой напоминавших созвездие Большой Медведицы.
Долго смотрел путник на ее Ковш и наконец, переведя дыхание, дотронулся рукой до полированного холода плиты. Неподъемная громада начала без шума отходить в сторону, пропуская путника внутрь. Он сделал шаг вперед и, окунувшись в ослепительно белый свет, почувствовал, как время для него остановилось…
Колеса поезда Москва—Оренбург мерно стучали на стыках, из репродуктора в сотый, наверное, раз поминали чью-то маму в оренбургском пуховом платке. Скучая, Сарычев поглядывал в грязное окно вагона на бескрайние российские просторы. «Куда же ты катишься, родина моя?» — думал он.
Внизу раздался хриплый голос:
— Павел Семеныч, просыпайся, питаться надо. — И майора принялись настойчиво пихать в бок, так что пришлось покориться и подсесть к столу, на котором лежали пшеничные хлеба, вареная баранина, дымился сваренный на молоке зеленый чай, словом, кушать было подано.
С попутчиками Сарычеву повезло. Старый уральский казак Степан Игнатьевич Мазаев вез на историческую родину дочь Варвару, которая в процессе обучения гуманнейшей профессии врача, ни с кем не посоветовавшись, тайно выскочила замуж, — как оказалось, за пьяницу и ерника, вскоре ее вместе сдитем бросившего. Сама же молодица, с чуть раскосыми, видимо в мать, глазами была хороша — статная, со стройным, по-девичьи гибким телом. Расположившиеся в соседнем купе черноволосо-курчавые молодые люди сразу же положили на нее глаз и вскоре попытались проверить упругость ее форм на ощупь. Как это принято у настоящих джигитов — решительно, дерзко, а главное, не задавая ненужных вопросов.
Случилось это в первый же день вечером — в проходе послышалась возня, раздался женский крик, и в дверь купе отчаянно забарабанили — мол, давай, родитель, выручай.
Однако вместо заснувшего Мазаева на зов откликнулся истосковавшийся на тесной полке Сарычев. Завидев его, один из половых страдальцев вытащил нож и попытался Александра Степановича припугнуть, но тот быстро покалечил ему локоть, затем колено, между делом отбил мужскую гордость у его приятеля, и молодым людям стало ясно, что все несчастья в этом мире случаются из-за женщин.
После этого случая Варвара стала смотреть на майора с благодарностью, а глава семейства принялся величать уважительно, нараспев, по имени-отчеству. Сам Степан Игнатьевич хоть и был роста небольшого, но также вызывал уважение — крепкий, кряжистый, он много чего в жизни видел, и о чем рассказать, имелось у него в избытке — почитай как тридцать лет проходил в геологических партиях. Прихлебывая ароматный, обжигающе-горячий чай, он посматривал на Сарычева глубоко посаженными зелеными глазами и говорил неспешно. Много интересного рассказывал…
— Вот ты посмотри на глобус. — Мазаев поставил стакан на чуть подрагивающий стол и изобразил руками земной шар. — Так Уральский кряж словно напополам делит его на запад и восток. И ведь именно здесь, а не в Гринвиче проходит истинно нулевой меридиан, словом, место это — середина мира. Да не только землю делит он пополам, а и всех людей тоже.
Степан Игнатьевич отпил чайку, помолчал и мысль закончил:
— Азиаты-то, они кто? Толпа, скопище, в этом и сила их, а у нас все больше — Илья Муромец, да Евпатий Коловрат, да Никита Кожемяка, словом, личности.
Он опять ненадолго замолчал и похрустел сахарком.
— А еще, говорят, есть в горах Уральских место, пуп земли называемое, ненецкие шаманы — тадебя — считают его вершиной мира. Время там как бы остановилось, и оттуда куда угодно попасть можно за мгновение.
Заметив заинтересованный сарычевский взгляд, он поведал историю действительно любопытную.
Лет десять тому назад Степан Игнатьевич с двумя геологами во время переправы утопил все припасы и снаряжение и в поднявшейся затем метели заблудился. Один из его спутников повредил колено, другой вскоре слег в горячке, и Мазаеву пришлось затащить их в небольшую расщелину в скале. Когда он углубился в нее, то внезапно почувствовал движение воздуха и, свернув в боковой проход, замер от нахлынувшего дневного света. Зажмурившись, сделал шаг вперед, а когда открыл глаза, то понял, что стоит на опушке леса.
Небо было ясным, бескрайняя снежная гладь сверкала в лучах солнца, и не было никакой метели. Немного поплутав, Степан Игнатьевич вышел к стойбищу, и оказалось, что находится он по меньшей мере в месяце пути от предполагаемого местонахождения расщелины, где остались его спутники. Кстати, сколько потом их ни искали, так и не нашли, а про Мазаева написали заметку в газете «Пролетарий тундры». Потом приезжал на разговоры какой-то специалист-этнограф из Норильска, и на этом дело закончилось.
— До сих пор понять не могу, как это случилось. — Степан Игнатьевич допил чай и, замолчав, принялся смотреть на мелькавшие за окном огни. — Просто чудеса какие-то.
— Это, отец, еще не чудеса, — подал вдруг голос угрюмый конвойный прапорщик, до этого дрыхнувший все время на верхней полке. — Вот, помнится, давно еще мотал я срочную на «дальняке» собаководом, а барбосом был у меня Рекс, злобный и умный до одурения, раскроешь пасть, так все небо у него черное, как смоль.
Хозяином зоны у нас был «умный мамонт», только вот помощничек его, «главбревно», был полный бивень, глупый и жадный. И вот, когда начальство приболело, этот самый заместитель и надумал послать бригаду зэков на заготовку икры, благо, раньше нерест был такой — сунешь весло в воду, оно так колом и стоит. Решил, значит, этот козел рогатый приподняться на зернистой, а в результате зэки щеглам конвойным ножи разделочные в глотки по рукоять загнали.
Вот так, такой компот. А надо сказать вам, граждане, что раньше служба совсем другой была. Это сейчас там «подснежники» да «флоксы» [184] разные, а раньше была колючка шатровая, да ты на четырехчасовом посту в «бочке», — только знай-смотри в оба.
Да и зэки нынче большей частью лунявые пошли, мазу не держат, а раньше электродом заточенным спокойно могли башку пробить, чуть зазеваешься, или писанут заточенным краем миски по шее, и кранты.
Ну так вот, забрали, значит, зэки три «калаша» с шестью рожками, свиноколы, затарились икоркой с рыбкой и с отрывом почти в полсуток рванули к «зеленому прокурору» в гости по направлению к Уральским горам.
А надо сказать вам, граждане, что командиром оперативно-разыскного взвода был у нас старший лейтенант Хорьков — маленький и злобный, гораздо хуже зверюги этой. Ему давно бы ходить с двумя просветами, да только то ли замочил он кого по пьянке, то ли что другое, но пакостней литера не встречал я. Бывало, в разыскных поймает он зэка беглого, так все равно его подранит, а уж после начинает молодых бойцов крестить — заставит у живого еще руки и башку отрезать для опознания и дактилоскопии. Ну так вот, подняли нас ни свет ни заря и объявляют тревогу «Буря», а это для красно-погонника вроде команды «Фас» для барбоса.