Женщина качнула головой, соглашаясь. Похоже, соболезнующие соседи довели ее до такого состояния, что она была готова на все.
Василиса сразу направилась на кухню, а Люся принесла горячего чаю хозяйке и уселась рядом с ней.
– Мы очень интересуемся четырнадцатой квартирой. По рассказам ваших соседей получается, что ваша мама приглядывала за ней. Вы уж расскажите, что там такого странного происходило, что все в один голос эту квартиру проклятой называют?
– Ой, да какая она проклятая? Обычная квартира. Наши соседи все здесь с самого заселения живут, люди уже немолодые, занять себя нечем, вот и придумывают страшилки. Вы думаете, у нас все такие? Ничего подобного! Вот баба Клава на третьем этаже – старушке восемьдесят пять лет, а она носится, как молоденькая, ей некогда всякие сплетни собирать, у нее свои интересы – цветы. Таня с Сережей на пятом этаже работают, им не до пересудов, и ничего такого сказать они не могут. Ольга, Виктория Ивановна… да все! Это вот сегодня вы увидели только тех, кому за столом посидеть да поговорить одно удовольствие.
– Ну хорошо, я тоже понимаю, чего ж на квартиру грешить. Только вы мне все же расскажите, чего уж там случилось с Лидией Николаевной, мы ведь к ней шли.
Женщина пила чай, и видно было, что напряжение понемногу ее отпускает.
– В общем, так. В четырнадцатой квартире сначала жил старичок. Старенький такой, его тут совсем плохо помнят. Ну, время пришло, помер дедушка. Здесь ничего странного, у него возраст уже был под девяносто. Вот вам и проклятая квартира – многие ли в наши дни до девятого десятка доживают? Потом в квартиру вселилась семья ученого. Антоновы у них фамилия была. Я-то уже и не помню – замуж вышла, переехала в дом напротив, а мама говорила, что порядочная была семья. Инна Николаевна, хозяйка, всегда, бывало, из дома выходила в костюме от портнихи и с сумочкой в руках – маленькой-маленькой, прямо крохотулечкой! Соседки все удивлялись – и чего в такой сумке носить можно?
– Ну уж ясно, не мешок картошки, – усмехнулась Люся.
– Вот и она им так отвечала. А он такой… ну, обыкновенный дядька, с первого взгляда и не скажешь, что ученый какой-то. Правда, немного странный. Пройдет мимо, ты с ним поздороваешься, он головой мотнет, а потом вернется и спрашивает: «Вы что-то говорили?» Ну, это же ничего особенного, да? Жили они тихо, не буянили, никогда не скандалили. Она его все – «Вячеслав! Вячеслав!», перед ним прямо медом растекалась. А он, казалось, и не видит ее вовсе. А потом они вроде как расходиться захотели. Это мама мне говорила. Из-за стенки даже плач слышался. А иногда Инна позволяла себе кричать на мужа: дескать, я из тебя ученого сотворила, а теперь ты меня на молоденькую меняешь! Сама-то она его лет на пять старше была. Он бубнил что-то в ответ, а громко никогда не огрызался. Только порой дверью хлопал, уходя. А уж потом оказалось, что он вот так же на работу ушел, а ее кто-то убил. К ним сестра Инны приходила – Лидия. Она такая серьезная, хмурая все время, я ее даже побаивалась, а мама нашла с ней общий язык. Мама мне рассказывала, что когда Лидия пришла в тот день к Антоновым и дверь-то открыла, у нее ключи были свои, то сразу на Инну наткнулась. Та уже мертвая была. Лидия перепугалась и к матери – звонить. У них, конечно, и свой телефон имелся, но, видно, страшно ей было рядом с покойницей, вот она и прибежала. Уже вместе с мамой вызвали «Скорую» и милицию, а потом Лидия у нас весь вечер отсиживалась. А позже она с дочерью сюда перебралась. Так и повелась их дружба с мамой, хоть дружбой-то я называть их отношения не стала бы. Лидия приходила только тогда, когда ей что-то надо было, а маму к себе ни разу и не приглашала. Жили вдвоем с дочкой, как два сыча. Потом дочь Лидии замуж вышла, уехала, а у Лидии через несколько лет ноги отнялись, она с постели не вставала. Вот мама за ней и ходила. Дочь-то не больно навещала, только прибежит, денег сунет, а чтобы в магазин или в аптеку, к примеру, сходить, так никогда… Я даже маме говорила, пусть, мол, она сама хоть раз в аптеку сходит, пусть на цены взглянет! Ну что ж такое… мама за Лидией Николаевной и пеленки убирала, и еду ей носила, и к врачам бегала, а доченька нет чтобы хоть раз в благодарность бабушке-соседке сотню лишнюю сунуть или хотя бы конфет коробку, так еще и пересчитывала все копейки на десять рядов. «Этот хлеб семь рублей стоит, я видела! А зачем вы на пряники тратите? И булочки ей горячие нельзя, от них заворот кишок получается!» А чему там заворачиваться? Все уже к смерти готовилось. Так мама еще и из своих денег частенько что-нибудь Лидии Николаевне покупала, чтобы последние дни больной соседке скрасить. А дочка вроде и не видела ничего, не замечала, зато отчеты, как порядочный бухгалтер, требовала. Вот мама и взяла привычку тетрадку с записями вести. А потом туда и события интересные стала заносить, что Лидии Николаевны касались. Все хотела дочку порадовать…
– А дочка знала про эту тетрадку?
– Мама не скрывала, но чтобы та ее просмотрела как следует, такого не было. Мама еще, бывало, говорила ей: «Смотри-ка, чего у нас вчера было, я тут себе в тетрадку записала», а та только рукой махнет – некогда, мол, мне, и унесется. Недолго она сиживала у больничной койки. Когда Лидия Николаевна умерла, дочка к моей матери пришла, ключ ей сунула и велела за квартирой присматривать. «Пока не продам», – сказала. А сама и не думала продавать, наверное, потому что ни разу к ним покупатели не приходили. Но мама говорила, что какие-то шаги за стеной все время слышала. А придет посмотреть – нет никого, даже жутко становилось. Она и дочери-то про это говорила, а та только рукой махала – не мелите ерунды!
– Странно, – задумалась Люся. – Судя по вашему рассказу, дочка Лидии Николаевны очень неуважительно к вашей маме относилась. Отчего же она не отказывала ей в помощи? Ну и пусть бы сама следила за своей квартирой!
– Точно! – отозвалась вдруг Василиса. Она таскала со стола тарелки, но рассказ Гали заинтересовал и ее, и она уже минут десять стояла с посудой в руках, не двигаясь с места. – Вот мне бы она так ответила, так сама бы потом в магазин каждое утро носилась! Рысью!
Галина повертела пустую кружку в руках и поставила на стол.
– Мама говорила, что не она ее учила, не ей и переучивать. И потом, Лидия нуждалась в ее помощи, как же можно было парализованного человека бросить, девчонка-то точно ходить бы не стала. А квартира… за чем там следить – там даже цветов не было. Лидия и дочка ее после смерти Инны Николаевны цветы не переносили.
– А отчего так? – спросила Люся.
– Ну… как бы вам сказать… Понимаете, говорят, что у погибшей Инны на шее бант розовый завязан был, а он на цветок очень похож. Лидию, когда она сестру увидела, больше всего бант испугал – такой большой, яркий… висит, как будто сам в шею впился. Вот и не могла она потом на цветы смотреть. Видно, и дочке рассказала. Так та тоже – к нам зайдет и только мамину розу китайскую увидит, сразу губы скривит – «Как вам не надоест этот мусор?». Не было у них цветов. Ничего живого не было, пустая квартира стояла. Так что большого труда, чтобы смотреть за квартирой, и не требовалось.
– А где тетрадочка вашей мамы? Та, с отчетами да с событиями, вы говорили…