– Не совсем…
– Ты в самом деле вот так это незаметно, без аффектов, создал то, что может стать глобальной религией! Первой религией, что охватит все человечество, а не так, как с христианством, исламом, буддизмом…
Я двинул плечами.
– Вообще-то я не придумал, а в самом деле взял цитату из Библии. И всего лишь развил в свете, так сказать, сегодняшних потребностей.
Гаркуша и Знак переглянулись, Чернов сказал с легкой усмешкой:
– Мухаммад тоже взял Библию за образец! Он, как полагал, всего лишь чуточку интерпретировал некоторые положения в свете изменившихся потребностей. Подогнал, так сказать, под новые нужды. Он всю жизнь полагал, что всего лишь подправил библейские заповеди, но жизнь показала, что создал новую религию.
Я заколебался, все смотрят внимательно и уважительно, как будущие апостолы, я выговорил с трудом:
– Соблазн велик… Но мы просто не успеем. Религиям требуется время для развития, а сингулярность наступит то ли через сорок лет, то ли через пятьдесят.
Чернов сказал настойчиво:
– Все процессы ускорились. Даже ислам распространился практически мгновенно по всему Аравийскому полуострову, а тогда Инета не было. Сейчас же мы могли бы буквально в один день…
– Пусть в неделю, – поправил Гаркуша.
– Даже в неделю, – согласился Чернов, – за день поместили бы на все сайты, а за неделю она вошла бы в умы даже тех, кто посещает только порнушные. Дело не в честолюбии! Просто у всех у нас такая черта: к правительству не прислушиваемся, законами пренебрегаем, на этикет плюем, зато какая-нибудь сраная поп-звезда может заставить нас сделать то, что не заставит президент!..
Знак мягко пояснил из своего угла:
– Религия всегда влияла больше, чем власть. И сейчас удачно подобранные тезисы новой веры могли бы целые массы народа повернуть лицом к сингулярности… и тем самым приблизить ее приход. Слава, не нужно упускать эту возможность. А вдруг получится? Все мы должны приближать будущее всеми путями! Я вот щас готовлю первый наш съезд, надо собрать единомышленников со всей страны. А ты давай развивай свою идею…
В Политехническом я однажды был, из школы водили весь класс экскурсией. До сих пор помню динамо-машины и огромные чудовищные моторы, похожие на пушки времен Ивана Грозного: массивные, толстые, с литыми украшениями на броне, с торчащими толстыми медными проводами. Теперь те залы сдаются внаем для разного рода собраний, презентаций и празднеств. В местной прессе было сообщение, что в рыночное время держать такое здание под музеем нерентабельно, предполагается отдать его под бордель, такой коммерческий ход сразу принесет сотни миллионов долларов чистого дохода.
Правда, правозащитники пока что защищают здание, напирая на то, что хоть проституцию и легализовали, но под эти самые дома предполагается переоборудовать особняки на окраине города. В крайнем случае отдать под бордель здание ЦДЖ: там и так уже бардак, нужно только таблички сменить.
Я встретил Габриэллу на полдороге, она в строгом платье, полуделовом-полувечернем, умело подкрашена, изысканна и отстраненна, словно это не она неделю назад прогибалась подо мной в сладостном оргазме.
Впрочем, при современном отношении к этому делу можно сказать и так, что это она меня изгибала для собственного удовольствия. И что это даже не повод для знакомства.
– Не опаздываем? – спросила она тревожно.
– Час пик миновал, – успокоил я.
– Но это самый центр…
– Я знаю, как туда проскочить, минуя заторы, – заверил я.
– Как?
– Все еще есть проходные дворы…
Все-таки чуть-чуть запоздали, не один я такой мудрый, устрашился, что теперь хрен отыщешь, куда приткнуть машину. К счастью, ценители поэзии Николая Рубцова богаты духовно и не обременены материально: машин вокруг здания немного, да те и не блещут роскошью.
Я перевел дыхание: не люблю ставить свою рядом с дорогими доджами и бентли, заглушил и успел выскочить раньше, чтобы подать руку Габриэлле.
Двери распахнуты в два зала: у одного дежурят дюжие мужики в приличных костюмах, останавливают желающих войти, за их спинами маячат накрытые столы. Правда, не обильно, что-то вроде фуршета после доклада. Вход в другой зал свободен, мы тихохонько зашли и присели в заднем ряду.
Большой зал заполнен на две трети, докладчик медленно и протяжно, словно священник, говорит о духовности и глубинной нравственности нашего народа. В зале слушают внимательно, а когда докладчик закончил и поклонился, сверкнув лысиной, вежливо и сердечно похлопали.
Второй выступил с опровержением некоторых аспектов доклада, как он сказал, хотя я опровержения не уловил, а рассуждения о нравственности и духовности, преемственности поколений, что разгромили Мамая и Наполеона, создали картины Рублева и дивные комплексы Кремля и собора Василия Блаженного, показались вообще повторением основного доклада.
Габриэлла шепнула:
– Правда, хорошо говорит?
– Очень, – согласился я и, взяв ее тонкие пальцы, бережно держал в ладони. – Очень.
Она мягко улыбнулась.
– Слушай-слушай. Я читала его статьи.
– По астрономии?
– Ну, Слава…
– Извини.
– Ты же не только своей компьютерной графикой живешь?
– Да-да, прости. Он хорошо говорит. Особенно про эту, как ее, духовенность.
– Духовность, – поправила она, сдвигая брови. – Над этим не шутят.
– Прости, – снова сказал я. – Поколение пепси, что с меня взять. А где твой отец?
Она повела глазами в сторону.
– Только не смотри прямо сейчас, а то вдруг оглянется… Они с мамой в первом ряду. Третье кресло от края.
– Ага, – сказал я, – вижу… Сразу видно, что супруги. Очень подогнаны друг под друга.
Она шепнула с улыбкой:
– Двадцать пять лет вместе. Это почти рекорд.
– А твои родители, – спросил я осторожно, – большие любители Рубцова?
– Мой отец преподает литературу, – шепнула она.
– В универе?
– Да. Или ты знал?
– Нет, но он не похож на школьного учителя, – ответил я. – На преподавателя хорошего университета – точно.
Она заулыбалась:
– На всякий случай запомни, его зовут Сергеем Константиновичем, а маму – Людмилой Николаевной.
– Не забуду, – пообещал я. – Как они, с такими именами, да еще любители Рубцова, назвали тебя Габриэллой?
Она наморщила нос.