– А давай, Оксана, предположим, что отравитель нацелился на членов художественного совета. И обоснование нашим предположениям есть: большинство членов совета получили подарки со смертью. Значит, это человек, которого они кровно обидели. Да, но как же тогда быть с Ушаковыми?

– Могли Ушаковы случайно оказаться жертвами?

– Думаю, нет. Яд бросили во время спектакля, зная, что только Ушаковы будут пить из бокала.

– Тогда, возможно, Ушаковы каким-то образом прознали о планах убийцы. Назад он повернуть не мог, потому что уже отправил партию коньяка как раз двадцать пятого октября, а это день спектакля «Коварство и любовь». Поэтому их отравили первыми.

– Возможно. Ты не забыла, что бандероли отправляла женщина?

– У меня прекрасная память. План такой. Я звоню остальным членам совета и предупреждаю, чтоб не вздумали попробовать подарок на вкус, если вдруг его получили. И чтобы завтра привезли подарки в театр. Мы с тобой тоже поедем на сбор трупов... ой, на сбор труппы! Как бы моя оговорка не воплотилась в жизнь, я ужасно суеверная. Тьфу, тьфу, тьфу! А встретимся у Петровича часиков в десять. Идет?

Едва Степа вышел от Оксаны, как позвонила Карина Гурьева:

– Степан, вы можете сейчас приехать ко мне?

– Есть новости?

– В общем-то да.

Она назвала домашний адрес, Степа запрыгнул в машину к Толику.

6

Войдя в квартиру Гурьевой, Степа открыл рот от удивления. На диванчике мирно сидела Лозовская, теребила пальчиками платочек и виновато взирала на него.

– Вы почему не пришли к следователю? – резонно спросил Степа.

– У нее больничный, – вступилась за Анну Карина. – Присаживайтесь, это надолго.

Степа слушал, иногда переспрашивая одно и то же по несколько раз. Понимал, что выглядит тупым ментом, да ведь трудно разобраться во взаимоотношениях исключительных особ, то бишь артистов. После рассказа Карины и некоторых дополнений Анны он глубоко задумался. Мозги поехали набекрень. Окончательно все расползлось.

– Давайте-ка еще раз все уточним, – сказал он женщинам, которым казалось, что они вполне толково выложили милиционеру факты. – Значит, Ушаков вернулся к жене. Он так вам заявил, да, Анна?

– Да, – кивнула та.

– А жене сказал, что вы беременная и собираетесь жить в квартире Ушаковых, потому что вас попросили из общежития? Не могу понять, зачем он солгал ей?

– Мы тоже не можем понять, – с сожалением вздохнула Карина.

– Ладно, пока опустим этот момент, он от нас не убежит, – проговорил Степа. – Вернемся к спектаклю. Вы, Анна, весь спектакль и антракт находились на сцене. Швец проходил в антракте через сцену, вы его увидели, он увидел вас... (Чуть не сорвалось с языка: и доложил следователю, по сути, указал на Лозовскую.) А когда вы пили из бокала? В первом акте, в антракте, во втором акте, когда?

– Это было во втором акте, перед той картиной, когда Лена и Виталий... – Аня не договорила, навернулись слезы.

– Значит, вы пили уже в конце второго акта, – призадумался Степа. – Тогда яд бросил не Швец.

– Да? – озадачилась она. – Я как-то об этом не подумала... Мне показалось, раз он так смутился, увидев меня, значит, в чем-то виноват. А может... может, он вернулся, только никто этого не заметил?

– Потом Ушакова вынесла на сцену кувшин и бокал, – рассуждал он. – Через сколько времени после того, как вы пили из бокала, она вынесла поднос?

– Я не засекала... – произнесла Аннушка, вспоминая. – Минут через пять... может, меньше. Я знала, что она придет за подносом прямо со сцены, поспешила уйти за задник, не хотела с ней встречаться.

– Выходит, примерно в течение пяти минут поднос с кувшином и бокалом оставался на реквизиторском столе? А за кулисами был кто-нибудь еще?

– В тот момент только Катерина Кандыкова.

«Значит, именно в эти считаные минуты кто-то бросил яд», – подумал Степа.

– Где находился Подсолнух? – спросил он Анну.

– Я его не видела.

– Получается, он вас видел, потом шантажировал, а вы его не видели, так?

– Да, так.

– Теперь Лопаткин, – не глядя на женщин, которые с надеждой следили за Степой, произнес он. – Лопаткин утверждает, что переспал с Еленой Ушаковой, был влюблен в нее. Она дала ему сразу же отставку...

– А у него возник комплекс неполноценности, – желчно дополнила Карина.

– Возможно, – проворчал Степа, недовольный тем, что его перебили. – Он подписал бумагу на сокращение, которую ему принес Башмаков. Ушакова об этом узнала, плюнула Лопаткину в лицо и спустя несколько дней была отравлена. Он считает себя ее убийцей.

– Все верно, – подтвердила Карина. – Только вы не думайте, что он на самом деле ее убил. Это одна болтовня, не более.

– Последнее. Швец пришел к Анне с бутылкой вина, бросился на нее, в смысле – на Анну, потом без объяснений отстал, пообещал роль и ушел.

– Вот-вот, – оживилась Аня, – его странное поведение у меня дома и убедило, что он... мог это сделать.

Степа лихорадочно соображал, кто отравитель и почему сделал это? Когда – уже знал точно. Чувствуя, что мозги плавятся, решил поделиться фактами с Волгиной. Ум – хорошо, а два – Дом советов.

– Анна, вы завтра придете на сбор труппы? – поднялся Степа.

– А надо? – испуганно пролепетала Аннушка.

– Честно скажу, не знаю, – и Степа усмехнулся, оказавшись в положении артистов, которые так же отвечали на его вопросы. – Думаю, вам все же надо пойти.

– Не нужно ей ходить туда, это опасно для жизни, – высказалась Карина. – Уже поздно, оставайся у меня, Анна, а то, не ровен час, Юлика встретишь с ножом в кулаке.

Степа пошел к выходу, но вдруг вспомнил:

– Аня, а Башмаковы с Ушаковыми ладили?

– Не ладили.

– Это все, что вы можете сказать?

– Когда я поступила в театр, мне хотелось только играть, – грустный голос Анны приобрел оправдательный оттенок. – Что я могла понять в переплетениях самолюбий? Ровным счетом ничего. Театр представлялся мне совсем другим, более душевным, возвышенным. На деле все оказалось не так. Возможно, я вела себя неправильно, но решила ни во что не вмешиваться, относиться ко всем одинаково. Я не хотела озлобляться, как многие... а это очень легко у нас, очень...

Слов много, толку никакого. Степа вдруг впервые обратил внимание, что Аннушка девушка очень красивая, но... глупенькая. Право же, отбив мужика, не сумела его удержать. Он спросил как можно мягче, не желая ее обидеть:

– Ушаков с вами не делился, когда вы жили вместе? Не обсуждал положение дел в театре? Не высказывался о коллегах?