– Теперь понял? – подошел к нему Степа и пнул слегка ногой. – Готов. Ребята, долго возитесь... Да хорош копать! Берите этого ханурика и в яму кидайте.

Охранники подхватили Костю за руки и ноги, бросили в яму, а Степа повернулся к бомжам:

– Кто еще не понял?..

И осекся, озираясь по сторонам. Оперативники и охранники тоже осматривали темные окрестности, были весьма и весьма растерянны.

– Слушайте, – сказал один из оперов, – а куда они делись?

Бомжей всех до одного... смыло. Ни души не было. Не слышалось ни топота ног, ни голосов. Вот так: стояли, а потом их не стало!

Степа закатился от беззвучного хохота. Постепенно подключались и остальные, хохотали кто как: в голос, тихо, раскатисто. А Костя все лежал. К нему подошел Толик:

– Вставай, Константин, комедия закончилась, и, кажется, удачно.

Костя поднялся, через несколько секунд хохотал так же безудержно, как и все, а попросту – радовался, что больше не придется ночевать с бомжами. Яму, которую охранники успели выкопать, зарыли сообща и запрыгнули в машины. По дороге в город ржали не переставая, припоминая особенно понравившиеся эпизоды. Сошлись на том, что с ролью Костя справился отлично.

– Ну, я бы так не сказал, – ухмыльнулся Степа. – Переиграл, когда я в тебя выстрелил. Корчился не... неправдоподобно, стонал... фальшиво. А закричал, только когда я в тебя второй раз выстрелил, а надо было после первого выстрела орать. Хорошо, что не догадались твои кореша.

– В следующий раз бомжом будешь ты, – обиделся тот.

– Да не слушай его, Костя, – подал голос Толик. – Классно сработал. Я подумал, что и впрямь боевым в тебя... Нет, натурально, очень натурально.

Прощаясь с охранниками, Костя попросил их принести что-нибудь поесть, те и нанесли еды человек на десять. Тоже хвалили Луценко за натуральную смерть, и недавний бомж поглядывал на Заречного с торжествующим удовлетворением. Степа попросил охранников, чтоб об операции никому ни слова даже под пытками. Ну, те пообещали держать язык за зубами. Операция завершена. В запасе есть среда, четверг и пятница. В пятницу предстоит отчитаться перед Куликовским. Косте Степа запретил выходить из дома, мол, отдыхай после бомжатника. Тот и рад. Но как же отдыхать, а к врачу?

– Да пошутил я, – признался Степа. – Ничего у тебя с Эллой не было. А могло быть.

– Врешь, – не поверил Костя.

Почему человек верит в плохое охотней, чем в хорошее? Нет чтобы расслабиться после тяжелых дней, проведенных в клоаке, почувствовать себя счастливым на сто процентов, так Косте предпочтительней думать о венерических заболеваниях.

– Я тебя обманул, – вдалбливал Степа. – Хочешь, иди к врачу, но это будет лишнее.

– Точно обманул? – все равно сомневался Костя. – Ну, ты и... гад!

– Ладно, ладно, – остановил его Степа. – Если б не я, так она б тебя... соблазнила. Я вовремя пришел, так что спи спокойно. И под душем отмокни, а то вонь от тебя – жуть.

2

Утром Степа позвонил охраннику на завод, мол, как там, не вернулись бомжи на постой? Ответ: нет, не вернулись, объект под наблюдением. Приехал Толик. А почему не попользоваться машиной в оставшиеся дни, которые Кулик отпустил на операцию? И с чистой совестью на машине помчался к Волгиной. Она допрашивала Карину Гурьеву.

Задержание, а точнее, арест действует на людей удручающе. Ночь в СИЗО – и человек превращается в апатичное создание, мечтающее повеситься. Некоторые после нескольких часов в СИЗО мгновенно колются. Карина не кололась, причастность к отравлениям отрицала, однако было видно, что она очень подавлена. Степа по обычаю не стал вмешиваться в допрос, скромно устроился на стуле и наблюдал. Волгина продолжала:

– Ну, допустим. Допустим, вы ни при чем. Тогда объясните, каким образом ваше пальто очутилось на женщине, отправившей бандероли?

Карина, как сомнамбула, качнула головой, дескать, не знаю.

– Вчера пытались отравить Эру Лукьяновну, – сообщила ей Волгина.

– Вы думаете, это сделала я? – спросила Карина с безразличием. – Тогда я умею перемещаться в пространстве.

Волгина словно не услышала колкость, продолжила:

– Директор в тяжелом состоянии, без сознания, но, к счастью, жива. Что с ней будет дальше – никто не берется сказать. В ее кабинете была обнаружена заколка. Вам знаком этот предмет?

Карина перевела взгляд на красивую заколку, которую Волгина положила на стол. Без сомнения, она узнала ее, но лишь опустила голову.

– Вы пытаетесь покрывать Лозовскую, – уличила ее Волгина.

– Вовсе нет, – сказала Карина. – Просто поверить не могу... нелепо.

– Разве нелепо то, что пытались убить директора? И четыре трупа не выглядят нелепостью.

– Я не об этом. Анна... Она девчонка... чтобы убить... К тому же, говоря вашим языком, нужно иметь мотив...

– Совершенно верно, – слегка усмехнулась Волгина. – Мотив нужен. И у вас он есть. Обида на работников театра. Если до конца пользоваться нашим языком, у нас есть улика – ваше пальто. Вы отправили бандероли с разных почтовых отделений. Но немного не рассчитали. Бандероли все получили не в один день, кто раньше, кто позже. Это и спасло многих. Разве не так?

– Не так, – выдавила Карина. – У меня не может быть мотива. Сознаюсь, были моменты, когда... хотелось убить их... Но такие минуты бывают наверняка у каждого человека. И что же? Все становятся убийцами? Я, как и большинство людей, выбрала другой путь – отошла в сторону, занялась делом, которое мне нравится. Но сейчас что бы я вам ни говорила, вы останетесь глухи. Вам приятней осознавать, что нашли отравительницу. Вы не допускаете мысли, что ошиблись. Конечно, лично вам ваша ошибка ничего не стоит, а мне... мне стоит, возможно, жизни. Но вам плевать на меня, у вас голова закружилась от успеха. Я требую, чтобы сделали графологическую экспертизу. Если я отправляла бандероли, значит, я заполняла бланки...

– Хм! – высокомерно хмыкнула Волгина и, достав из стола извещения на получение бандеролей, бросила их на стол. – Вот они. Заполнены печатными буквами. Вы это сделали, чтобы спрятать почерк?

– Больше я вам ничего не скажу, пока не встречусь с адвокатом. Мне остается надеяться, что он проведет собственное расследование, раз не справились профессионалы.

Удар по самолюбию достиг цели: у Волгиной глаза позеленели. Она некоторое время пристально изучала Гурьеву, словно выбирала, какую пытку применить к подозреваемой, потом попросила ее увести. В кабинете воцарилось молчание. О чем думала Оксана – неизвестно, а Степа складывал в уме улики, мотивы и... запутывался все больше. Его самолюбие Гурьева задела тоже.

– Что сидишь на отшибе? – проворчала Оксана. – Подсаживайся.

Он пересел на место Гурьевой, уставился на Волгину, мол, что скажешь? Ничего не сказала, а достала чистые листы бумаги, разложила, поглядывая на Степу исподлобья. И ему нечего было сказать.