– Чем занималась здесь Дамка?
– Кхе... – криво усмехнулся Брага. – Баба-то рыбинка (то есть красивая), тем и промышляла. Но не со всяким, нет. Пару раз я приводил к ней хахалей. Один так просто жилы рвал за ней.
– Кто?
– Француз.
– На самом деле француз?
– Татарин. Помело у него (то есть кличка) – Француз. А вообще-то, он Абдукаликов. Усики тонкие носит, костюмчики, галстуки – порядочным прикидывается.
– Чем промышляет?
– А всем понемногу. Мухлюет, в карты играет, спекулирует.
– Адресок дашь?
– Мне он не кореш, просто в картишки перекидывались...
Однако Брага назвал адрес, только запутался в номере квартиры. Чехонин достал финку, показал ему:
– Встречал такую?
Тот выпятил нижнюю губу, рассматривал, не беря в руки, отрицательно мотнул головой:
– Знатный финак, маловат тока. Впервые вижу.
– А серьги такие видел на ком-нибудь из женщин?
Тот же ответ – нет.
Мы приехали на трамвае к парку, от него спустились вниз, прошли несколько кварталов. Среди купеческих домов прошлого века нашли нужный, где квартир немного, жили в них люди непростые. Впрочем, нам и не пришлось бы долго искать квартиру, на одной двери висела табличка «Абдукаликов Р.»
Я позвонил несколько раз – никто не вышел. Чехонин опустил глаза вниз, вдруг присел, голову наклонил к полу. Я согнулся, присматриваясь, что так заинтересовало капитана. И обнаружил довольно свежие темные потеки, выступавшие из-под двери.
– Кровь, – сказал Чехонин и взялся за ручку.
Дверь оказалась не заперта, но ее что-то подпирало изнутри, открыть было невозможно. Мы навалились, с трудом отодвинули, не зная, что именно. Я хотел войти через узкую щель внутрь, но Чехонин меня отстранил, сначала заглянул в квартиру, после сказал мне:
– Найди телефон и вызови ребят. Похоже, здесь труп.
Я стал звонить в соседние квартиры, и в одной из них оказался телефон.
Француза убили кухонным ножом двумя ударами в живот. Ударили на кухне, но он еще некоторое время был жив. Судя по кровавым следам, оставленным им на стене, Француз пробирался к выходу, очевидно, за помощью. Даже смог открыть дверь, но упал на створку, сполз по ней на пол и умер. Произошло убийство примерно сутки назад, но никто из соседей не видел, кто к нему приходил в тот роковой для него час, а также никто не слышал шума. Правда, пожилой сосед с профессорской бородкой припомнил, что к Французу часто по вечерам приходила шикарная женщина. Чехонин достал фотографию из планшета, показал ему:
– Эта?
– Она, она, – закивал старичок. – Что за женщина... Фея!
– У вас улица тихая, безлюдная, узкая и просматривается вся, как на ладони. Скажите, вы не замечали здесь подозрительных людей? Например, кто-нибудь посторонний не вертелся возле вашего дома?
– Извините, не заметил, – ответил мужчина.
– Я видала, – сделала шажок вперед пожилая, но весьма подвижная женщина. – Несколько раз видала женщину... молодую... Так не она ж его...
– Что женщина делала?
– А прохаживалась туды-сюды. Вроде как ждала кого. Идет эдак медленно, глазами стреляет, а в кого стреляет? По нашей улице редко люди ходят, тока свои. И вроде на окна нашего подъезда украдкой поглядывала.
– Как она выглядела? – задал следующий вопрос Чехонин.
– Хорошо, очень хорошо. Одетая прилично, с иголочки. Пальто на ей модное, цвета беж. Туфли на каблуках, хорошие, коричневые, не нашенские – я сразу заметила. У хозяйки моей наподобие имеются... Я тут, извиняйте, в домработницах служу. А еще шляпка... шляпка на ей была вот туточки... – Не умея объяснить, женщина сложила ладони на макушке.
– Еще что вас привлекло в ее внешности?
– А все... Ну, сумка на руке висела. Коричневая.
– Сколько ей лет?
– Дык я ж не спрашивала. А навскидку... нет, не знаю. Что не старая она, точно. Сильно краски много на лице, и трудно сказать, – мотнула она головой.
– Ну, скажите хотя бы, до тридцати ей? – был настойчив Чехонин.
– Ага. До. А может, и нет.
– Больше?
Тетка пожала плечами несколько раз. У Француза соседи не бывали, поэтому не могли сказать, пропали ли из его квартиры какие-то вещи, были ли вообще у него ценности. Но то, что в шкафах наскоро рылись, в глаза бросалось. В общем, единственная ниточка, связывающая с Дамкой, оборвалась. Обыск затянулся, а я поглядывал на часы. Только в полвторого ночи мы освободились, идти к Агнии уже никак было нельзя.
С каким нетерпением я ждал следующего вечера! В семь уже был перед дверью Агнии, изрядно волнуясь. Цветов не нашел. Да откуда они в ноябре-то? Зато стащил из дома банку вишневого варенья. Девушка открыла и ахнула:
– Устин! А почему вы вчера не пришли?
– Служба, – сказал я так, как это сделал бы Чехонин. – Можно?
– Конечно. Я очень рада, очень.
У Агнии было чисто и уютно. Мы пили чай с вишневым вареньем и печеньем, которое она сама испекла еще вчера к моему приходу. Агния болтала без умолку, будто встретилась со старым приятелем, которого давненько не видела, рассказывала обо всем на свете, мечтала. А я смотрел и смотрел на нее, ничего толком не слыша. При ярком освещении она показалась мне еще лучше, ее искристые и лукавые глаза завораживали... нет, испепеляли мое сердце. А ее улыбка... Подобных улыбок не бывает! Волосы она не завивала по тогдашней моде, они были разделены на пробор, спускались по щекам, а на затылке закручены в небольшой узел. Да и трудно было представить Агнию в кудряшках, хотя ее общительности и смешливости, в какой-то степени и легкомысленности соответствовали бы как раз кудряшки.
Мне так хотелось понравиться ей, так хотелось, чтобы она восторгалась мной, а похвастать было нечем. Я старательно повторял позы и движения Чехонина, его реакции, короче, играл в бывалого фронтовика, думая лишь об одном: когда-нибудь мы будем целоваться? Она намазывала варенье на печенье, осторожно подносила ко рту, бордовые потеки стекали по пальцам, капали на блюдце, оставались следы на губах. Меня влекли эти губы в вишневом варенье нестерпимо. Но когда я представлял, как наши губы касаются друг друга, меня прошибал пот, предательски выступавший на висках и лбу. Впрочем, и вся моя спина стала мокрой.
– Вам жарко? – спросила Агния. – Я могу открыть окно.
– Откройте, – еле выдавил я.
Она распахнула створки, наклонилась вниз:
– Идите сюда, Устин. Смотрите, смотрите, как хорошо... Огни. Ночь. Черное небо. Оно такое глубокое, что хочется нырнуть в него.
Огни? Рассеянные в темноте жалкие фонари невозможно назвать огнями, но они у меня в глазах двоились и троились, оттого виделись в неисчислимом количестве. Потому что рядом я чувствовал жар тела Агнии, я вдыхал ее запах, а пахло от нее изюмом. И еще чем-то неизвестным пахло – волнующим, дурманящим. Хорошо, что у человека есть ребра, иначе мое сердце выпрыгнуло б из меня, заскакало бы по комнате, и вряд ли я поймал бы его.