Автобус был, как всегда, набит. На повороте Надежда ухитрилась взглянуть на часы.
Две минуты до остановки, если не будем стоять на перекрестке, три минуты бегом до проходной. Успеваем впритык. А, наплевать, даже если и опоздаю, все равно с ноябрьским повышением пролетела. С привычным раздражением она вспомнила последний разговор с начальником: «Вы извините меня, Надежда Николаевна, я сейчас никак не могу рекомендовать вас на повышение оклада, мы с вами так мало работаем вместе, что я не могу дать точную характеристику вашей трудовой деятельности…» и так далее, не повышая голоса. Зануда!
Толпа выпала из автобуса и рванула вперед. Предъявляя пропуск, Надежда взглянула на табло в проходной: 11 ноября, понедельник, ровно 8.15. Праздники кончились.
В лаборатории все как обычно. Полякова выкрасилась в рыжий цвет. Сороковников молчит, в стену смотрит, видно, перепил, как всегда, в праздник. Надежда развернула на столе схемы и потянулась к зазвонившему местному телефону.
— Девочки, у вас все на месте? Что-то ваша Марина ничего не сообщает.
Марина была лаборанткой, в ее обязанности входило каждое утро звонить в отдел кадров и сообщать, сколько народу по списку присутствует на работе, сколько отсутствует и по какой причине. Надежда оглянулась. Стол Марины был девственно чист.
Похоже, что опять Маринка проспала, если бы заболела, позвонила бы заранее. Ну доиграется девочка!
Она приоткрыла дверь кабинета начальника. Дверь была символическая, потому что кабинетом служил отгороженный стеклянной стеной кусок комнаты.
— Сан Саныч, доброе утро, Марина не звонила? Нужно в отдел кадров сообщить.
Начальник поднял голову. Надежда в который раз удивилась возникшему в ней чувству неприязни. Ведь вроде ничего плохого он ей не сделал, но голос, жесты — все раздражает.
— Здравствуйте, Надежда Николаевна, с Мариной я разберусь, а вам вынужден напомнить, что в восемь пятнадцать вы должны быть не в проходной, а на рабочем месте, Странно, что за двадцать лет работы на режимном предприятии вы не привыкли к дисциплине.
Надежда отвернулась и пожала плечами.
Умеет же человек наживать себе врагов!
Она села за стол и задумалась. Работает новый начальник у них всего несколько месяцев, а уже успел всех против себя настроить. И требования его вроде бы все справедливые, и в работе соображает, а не только ценные указания дает, но трудно с ним.
Она, Надежда, характер имеет спокойный, независимый, это все признают, звезд с неба не хватает, но по своей должности старшего инженера любую работу может выполнить, за двадцать лет всему тут научилась.
И с работы не летит, сломя голову каждый день, как другие, кто по магазинам, кто в садик. Отбегалась, слава Богу. Дочка Алена замужем и сама скоро мамой станет. Так и то у нее с начальником все время конфликты. А других так прямо трясет от него. Коллектив женский, мужиков всего трое, да и те ни рыба ни мясо. Прежний начальник умел с ними ладить, жаль, что на пенсию ушел. А этого назначили неожиданно откуда-то со стороны. В первый же день вездесущая Полякова принесла все сплетни. Будто бы живет с семьей, но жена умерла два года назад; обещали ему вроде бы место начальника отдела, но потом взяли какого-то блатного и помоложе, а этого к нам и сунули. Лет ему под пятьдесят, пускай спокойно до пенсии дорабатывает. Если все так и есть, обидно ему, конечно, вот и придирается.
Опять зазвонил телефон. Вот черт, не отвяжутся теперь из отдела кадров! Она посмотрела за стекло. Начальник разговаривал по городскому телефону. Вид имеет хмурый, значит, Маринка опять проспала и просит отгул, которых у нее никогда не бывало. Ни в колхозе, ни на овощебазе ее сроду не увидишь.
Скрипнула дверь кабинета. Начальник стоял на пороге какой-то желтый. Печень у него, что ли? Тогда не ел бы всякую гадость в нашей столовой, а пил бы чай на рабочем месте, как все. Он оперся рукой на Надеждин стол и повернулся лицом ко всем.
— Я сейчас разговаривал с отцом Марины. Она умерла. Уже несколько дней. Из-за праздников мы не знали…
— А когда похороны? — в полной тишине спросила Полякова.
— Еще не ясно. Там следствие идет.
Он ссутулился и вышел. Все подавленно молчали. Потом мужчины потянулись на выход покурить, женщины заахали, запричитали. Начались долгие разговоры, кто Мариночку последний раз когда видел да кто о чем с ней говорил, да ах какая молодая, девятнадцать лет всего! Прибегали из соседних комнат, все начиналось заново. Надежда в этих разговорах не участвовала, закрылась осциллографом, пытаясь работать.
Марину у них не любили за вызывающий вид, модные тряпки, острый язычок.
Та же Полякова вечно шипела: «Скажите, как у нас лаборантка одевается, с каких это, интересно, денег?»
Марина в ответ не стеснялась высказывать, что она обо всех думает, а в последний месяц вообще со всеми переругалась, даже с Надеждой схлестнулась пару раз. А когда в соседнем отделе у конструкторов сапоги продавали, и Маринка их перехватила у Поляковой, они вообще в туалете чуть не подрались. — Работала Марина у них несколько месяцев, образования никакого, кроме десяти классов, не имела, учиться не собиралась и в дальнейшие свои планы никого не посвящала.
Надежда прислушалась. Полякова, сделав скорбное выражение лица, разговаривала по телефону, потом после обеда выпросила в профкоме машину и отбыла к родителям Марины выбирать фотографию для некролога. Пришел начальник, разогнал посторонних. Сотрудники разбрелись по рабочим местам, часа три было тихо, а потом вернулась Полякова и одним духом выложила все, что ей удалось узнать дома у Марины. Родителей расспрашивать она все-таки постеснялась, но удачно застала там милиционера в штатском, который пришел снимать показания. На нетактичное замечание Поляковой, что, мол, в праздник милиция тоже отдыхает, он строго ответил, что в праздник милиция как раз работает, и дел хватает, а самоубийца и подождать может, ей уже все равно. Правда, это он добавил, когда они уже вышли на лестницу. Дальше он рассказал, что нашли тело (он так и выразился) седьмого ноября, днем, в заброшенном доме где-то у Сенной площади.
Дом пустили на капремонт, огородили забором, да так и оставили. После демонстрации народ расходился по домам, шли толпой мужики с завода. Было холодно, мужички согревались весь день то водочкой, то бормотухой, а туалеты, как водится в праздник, закрыты, вот они и полезли через дырку в заборе пописать. А там во дворе как увидали тело (!), так про все позабыли и со страху с воплями бежать пустились.
А так как милиции все-таки в праздник на. улице много, то их сразу и сцапали, но поскольку к трупу они не приближались, то подержали до приезда опергруппы и отпустили. А врач установил, что девушка упала не меньше чем с седьмого этажа накануне вечером, и, поскольку несчастный случай исключили (что ей было делать ночью на крыше заброшенного дома), а кошелек, песцовая шапка и золотые сережки были на месте, то начальство, не долго думая, распорядилось считать это самоубийством, пока, до вскрытия. Видно было, что Поляковой доставляет огромное удовольствие произносить эти слова с двойным "р": трруп, опергрруппа, вскррытие.