Скляренко молча принял свою долю, его увел охранник.

– Без сомнения, ему платят за добычу компромата, – уверенно заявила Урванцева. – Когда он стал свидетелем покушения на вас, решил сорвать банк. Ничего, признается, не захочет же он сидеть за решеткой.

– Меня еще один фотограф интересует – П. Ржевский.

– А не Скляренко ли это? – предположила Урванцева.

– Он говорит, это кто-то другой и под псевдонимом.

– Хотите сказать, что к вам приставили двух фоторепортеров из одной газеты? Не будьте наивным, Пал Палыч. Ну, хорошо, раз вы сомневаетесь, я узнаю, кто есть П. Ржевский. Вас, кажется, зовут… – обратилась она к тощему парню.

– Это Тетрис, – поднялся Князев. – Вы подождете?

– Нет, нет, у меня много забот.

Глава 32

Очень сложно было получить разрешение на дежурство у постели мужа, но она проявила настойчивость. Жена Спартака сидела на неудобном твердом стуле и смотрела на мужа всю ночь. Тихо, никто не мешает, палата отдельная, о чем она позаботилась. Настало время подумать о муже, о себе и о том, что осталось за плечами. А там осталась целая жизнь, большая, благополучная и ровная. Не было в ней всплесков, потрясений, снедающих страстей, собственно, зачем они нужны? Но вот перед ней лежит без движения на больничной койке человек, разделивший эту жизнь на вчера и завтра. Посередине – неизвестность. Пока мужа реанимировали, с ней разговаривали железная женщина-следователь и мужчина из милиции со скучной физиономией, так что она теперь в курсе всего. Но не поверила им. Ее Спартик не мог убить человека, он совсем не такой. Замкнутый немного, но это оттого, что она его подавила, кто-то же должен взять на себя груз семейных проблем, которые есть у каждого. Она была распорядительницей, домоправительницей, воспитательницей и экономкой. А Спартик… он же меланхолик и трудоголик, подобные люди не имеют амбиций, не могут за себя постоять, куда уж им ввязываться в интриги, тем более стрелять в человека? Иногда она подзуживала его, мол, ты работал и до Князева, а стать директором не сумел, и это в то время, когда все само шло в руки, сейчас бы ты уже прославился на весь мир благодаря своим изобретениям. Просто обидно было за него, Князев не успел прийти на завод, как счастье свалилось ему на голову… Наверное, вина на ней. Нельзя требовать от человека больше, чем он может, а она требовала. Ну, допустим, не требовала, но все равно унижала мужа, указывая на его никчемность. Это так несправедливо… Ей молиться следовало на него, а не яду подливать.

Настало утро, а она и не заметила. Пришла медсестра, потом врач, затем еще один врач, обнадежили ее. Потом медсестра возилась с мужем… Тот не приходил в сознание… Дочь передала еду – сама приготовила, но жена Спартака Макаровича не притронулась к еде. Она мечтала о том миге, когда он очнется и можно будет попросить у него прощения.

Он очнулся, когда она задремала прямо на стуле, долго лежал, глядя в потолок. Жена встрепенулась, ее сонный взгляд сразу остановился на муже. В первый момент сердце истошно заколотилось, она подумала – он умер, увидев немигающие глаза. Но он моргнул, тогда она подскочила к нему, склонилась:

– Спартик… Это я, ты слышишь?

– Слышу, – зашевелил он губами. – Сколько времени?

– Пятый час… Родной мой, тебе нельзя разговаривать.

– Ручка, бумага есть? – выговорил он слабым голосом.

– Нет… А зачем?

– Найди.

Она не стала спорить, как спорила бы раньше, выбежала из палаты, попросила у медсестры авторучку и лист бумаги, вернулась, показала ему.

– Пиши… – велел он.

Спартак Макарович продиктовал всего несколько фраз, которые, видимо, камнем лежали у него на сердце, потому оно и не выдержало. Жена писала и, не всхлипывая, не утирая слез, плакала. Она выводила буквы, раздираемая терзаниями: как же ее Спартик на такое решился? Ах, если бы он посоветовался с ней, ничего этого не было бы. Но сейчас поздно упрекать, сейчас надо заставить его жить, и она сказала ровным голосом, чтобы муж не догадался, как ей тяжело:

– Написала.

– Ручку в пальцы мне… дай. Подпишу.

Она огляделась, что бы такое подложить под тетрадный листок, ничего не нашла. Тогда вытряхнула на стул содержимое плоской сумочки, положила лист на нее, сверху руку мужа и вставила в безвольные пальцы авторучку. Собрав все силы, Спартак сделал росчерк, авторучка выпала из его ладони. Жена сложила лист и наклонилась к мужу, чтобы услышать, кому отдать записку.

– Спрячь, – сказал он. – Отдай Князеву…

– Отдам, ты только не волнуйся, – говорила она, пряча записку в бюстгальтер. – Я все сделаю, как ты хочешь. Отдохни теперь.

– Сейчас отнеси.

– Хорошо, хорошо… как скажешь…

Она была на все согласна, лишь бы он жил. Пусть будет инвалидом, отсидит в тюрьме, но живет. Остаться одной так страшно, ей нет еще и пятидесяти, жить бы и жить теперь, и потерять самого дорогого человека… нет, только не это. Сгребая со стула вещи обратно в сумочку, она то и дело поглядывала на мужа, а тот опустил желтоватые веки, замер.

Дверь открылась, кто-то вошел. Она вскинула глаза на рыжего мужчину без халата, видимо, он пришел проведать больного, время было как раз для посещений, да ошибся дверью. Мимолетная растерянность на лице его подтвердила: ошибся.

– Вы к кому? – спросила она, выпрямляясь.

Рука мужчины взлетела, указывая прямо на нее, будто он собрался уличить ее в страшном грехе. Она попятилась…

Захарчук отбрасывал голову назад с тихим стоном, потом опускал ее и пристально рассматривал Князева, сомневаясь, что это он. Так он проделал несколько раз, не находя слов, способных передать его чувства и мысли.

– Дать выпить? – сжалился над ним Бомбей.

– Дай, – коротко бросил Захарчук, снова изучая Князева.

Но теперь он уже раскачивал головой из стороны в сторону, словно без слов отчитывал всех: ай-яй-яй. Бомбей протянул ему половину бокала водки – он был человек понимающий, Захарчук выпил залпом, утерся тыльной стороной ладони и неожиданно расплылся в широкой улыбке:

– Я рад, ух, как я рад… Но какого хрена мне не сказали? Какие же вы все негодяи! И первый Клим. А я все равно рад. Ну, теперь мы им устроим.

– Как обстоят дела с Юговым? – спросил Князев.

– С него глаз не спускают, – заверил Захарчук. – А я не въезжал, при чем здесь Югов. Ну прооперировал Князева, ну Пал Палыч исчез непонятным образом, в чем же вина Югова, чего от него-то хотят? А потом знаете что подумал? Югов сам увез Князева, спрятал, чтобы его не грохнули вторично, поэтому на хирурга пошла атака. Как же я не догадался?

– Не до того тебе было, – сказал Клим.

Малика накрыла на стол, позвала:

– Идите ужинать. Ночь предстоит бессонная, наговориться успеете.