– Не думай ни о чем, – проговорила за спиной чуткая Рита. – Тебе надо отдохнуть.
– На том свете отдохнем, – мрачно сказал он и, тяжело ступая, поплелся по лестнице вверх, оглядывая внутренности дома, как будто видел все впервые.
В ванной шумела вода. Рита приготовила на скорую руку закуски, стрелки часов подползали к четырем часам, а они давно не ели. Стряпуху Феликс отпустил, ведь свадьба планировалась трехдневная, с выездом за город на два дня. В доме никого. Поставив еду на стол в комнате Германа, Рита ждала. А стрелки бежали вперед – уже полпятого. Порывшись в комоде, она достала полотенце, осторожно приоткрыла дверь ванной, прилегающей к комнате Германа. Он стоял под душем, скрестив на груди руки и прикрыв веки. Вода поливала его сверху, стекала по телу, а Герман не шевелился, казался неживым изваянием под дождем. Отчего-то Рите стало жутко.
– Герман... – робко позвала она. – Ты долго стоишь под душем... Вот, возьми полотенце... Ты слышишь меня? Герман!
– Да, – коротко отозвался он, одновременно поворачивая краны.
Взяв полотенце, не завернулся в него, а поплелся в комнату, бросив на ходу:
– Ты тоже устала, ополоснись, а хочешь, иди в бассейн. Халаты в шкафу.
Рита обожала плавать, вода – это ее стихия, блаженство, усталость и нервное напряжение можно действительно снять водой, но это удовольствие не для сегодняшнего дня. Она моментально разделась и, несмотря на приятные ощущения от душа, постаралась недолго стоять под потоком. Очень ее беспокоил Герман. При посторонних вел себя идеально, был собран и сдержан, что совсем не в его духе. Оставшись с Ритой, стал как потерянный. К слову сказать, наедине с ней он был совсем другой, чем и держал ее, а при посторонних Герман меняется, надевает дурацкую маску. Рита приняла твердое решение порвать с ним, однако в ближайшее время сделать это не удастся. Не добивать же его!
Завязывая халат, она тихонько заглянула в комнату, увидела его со спины. Герман сидел голый на кровати, на коже не успели высохнуть капли воды. Он раскачивался взад-вперед, обхватив голову руками. Так, наверное, раскаиваются в страшных проступках, выражая без слов ужас и боль. Рита ступила босыми ногами в комнату, стала на цыпочки, он попросил, не оглядываясь:
– Принеси выпить.
Внизу она торопливо открывала подряд шкафы, пока не обнаружила склад спиртного. Перебирая початые бутылки с импортными этикетками, Рита обращала внимание только на градусы. Найдя надпись: 43 градуса, прихватив большую рюмку, взбежала наверх. Герман не дал налить в рюмку жидкость горчичного цвета, забрал бутылку и пил из горлышка, как пьют колу при неимоверной жажде. Осушив тару наполовину, он утерся тыльной стороной ладони и тяжело произнес:
– Не верю, что отца... нет... не верю...
В подобных случаях лучше молчать. Молчала и Рита. Через паузу Герман сказал:
– Но ведь кто-то его завалил. Кто-то из тех, кто был на свадьбе!
– Так ты не думаешь, что это сделал тот мальчик... Егор?
– Разве я похож на идиота?
– Почему же ты согласился и... и... позволил его... раз не он?
– Потому, – вяло отозвался Герман.
Опьянение не наступало, боль обострилась, его начала бить мелкая дрожь, словно он замерз. Герман отхлебнул из бутылки, которую не выпускал из рук, и пояснил Рите, нервно сжимавшей рюмку:
– Пусть думают все, что убийца найден, что я считаю им Егора. Пусть так думают. И настоящий убийца тоже. Я сам его найду. Обязательно найду.
– И что потом?
– Убью, – спокойно сказал он, запивая из бутылки страшное слово.
– Ты несправедлив к Егору. – Рита старалась говорить мягко. – Каково ему сейчас в тюрьме? Славный паренек попал к отребью, обвиняется в убийстве... ему тяжело...
– Переживет, – жестко отрезал Герман. – Я должен найти эту сволочь, а для этого мне надо, чтобы парень... понимаешь? Зная, что на Егоре висит подозрение, убийца успокоится и выползет наружу. Обязательно выползет, я уверен. А парень... ничего с ним не случится. Посидит немножко, потом я компенсирую его моральные затраты.
– Разве возможно это компенсировать деньгами?
В следующий момент бутылка полетела в стену, раздался почти взрыв, и осколки посыпались на ковровое покрытие. У Риты бешено заколотилось сердце от испуга, а побагровевший Герман с вздувшимися на шее жилами закричал:
– Хватит о Егоре! Моего отца убили! Вдумайся: у-би-ли! Кто-то выстрелил в него на свадьбе дочери. Кто-то продумал все до мелочей, действовал хладнокровно. И это кто-то из приглашенных на свадьбу, он сочувственно пожимал мне руку (Герман в сердцах ударил ладонью по кровати), похлопывал ободряюще по плечу, а возможно, и слезу пустил. Да я холодею, когда думаю, что бродит он среди нас, что он из тех, с кем отец пожелал остаться наедине во время фейерверка, кому доверял. И я клянусь, что вычислю его. И прикончу вот этими руками! Я уничто...
Он осекся на полуслове, заметив потрясенную, сжавшуюся Риту.
– Прости, Рита, – взял ее за руку, потянул на себя. – Я напугал тебя... прости. Мне... я любил его. Он был замечательным человеком, теперь его нет и... никогда не будет. Никогда. Вдумайся в это слово: никогда... Страшно звучит... Рита... ты мне нужна... очень...
Наткнувшись на рюмку, которую она так и сжимала обеими руками, Герман вынул ее и отбросил в сторону. Звякнув, рюмка разбилась. «Какое все хрупкое...» – промелькнуло в голове Риты, Герман тем временем шептал и шептал, хотя они были одни в огромном доме, но он как будто боялся, что его подслушают:
– Рита, прости. Таким ты видела меня последний раз. Обещаю. Рита... я не могу без тебя. Дай мне слово, что не бросишь меня.
Такого слова она дать не могла. Все было слишком хрупко, а потому изменчиво. Рита была уверена, что горе и боязнь одиночества пройдут, Герман все забудет и станет прежним. Так уж он устроен. Она же устроена по-другому, жить с постоянной тревогой, думать, что он где-то проводит время с другими, – невыносимо, былых отношений не вернуть, что-то изменилось в ней, надломилось, треснуло. Но сейчас... Пусть святоши-праведники осуждают ее, дескать, нельзя лгать, а заниматься любовью, когда случилось непоправимое несчастье, грех и святотатство, Рита не посмела оттолкнуть Германа. Поначалу ее сдерживало нечто невидимое, нависшее над ними, чему, возможно, есть названье – рок, смерть, неотвратимость. Казалось, эти силы извне следят за ними, отчего сковывало руки-ноги, чувства. Однако Герман еще никогда не был так нежен, словно открылись шлюзы, и на Риту хлынул поток любви, принудивший ее отпустить себя.
Он отключился сразу, а Рита заснуть не могла, размышляла. Вот уже и надежда расталкивала внутри сидевшую уверенность, что их роману пришел конец. Противоречия и сомнения вытекали из уголков глаз, оставляя на подушке мокрые пятна. Стоило Герману очнуться ото сна, как он шарил руками в поисках Риты, крепко прижимал ее к себе, они долго лежали без слов, а затем повторялось то же самое, с открытыми шлюзами...