– Тебе придется развестись со своей нынешней супругой, – сурово приказал отец, ознакомившись с семьей сына. – Иначе – никаких денег.
– Не вопрос, – только кивал Виктор. – Завтра же с утречка и в загс… самому надоела, капуста квашеная!
– По-о-озвольте! – во весь рост поднялась «квашеная капуста». – Как то есть – развестись?! Это чтобы я добровольно от таких деньжищ отказалась? Ни фига не выйдет! Я тоже хочу много денег!!
– Тогда я завтра же уезжаю, – решительно хлопнул по столу ладонью Борис Михайлович. – Вы что, издеваетесь? Я бьюсь, как сыр в масле, доказываю, что с наследственностью у меня полный ажур, а тут оказывается, что вы, уважаемая, еще даже не сподобились моему сыну ляльку выродить?!
– Дык… как же я… сподобюсь?! Он же ить… сам… как кастрированный, прости господи! От его толку! – заволновалась женщина.
И тут Виктор оскорбился до такой степени, что вспомнил – есть у него где-то дитя… Еще бы вспомнить, где именно. Однако ж в наличии имеется.
– Ищи, – приказал отец. – На поиски любые деньги дам. А как найдешь, что хочешь делай, а с матерью того дитяти распишись, чтобы все по закону было. Жену твою и дитя не обижу, по-царски награжу!
– А меня? А меня по-царски? За то, что с вашим сыном-идиотом столько лет мучилась? – не успокаивалась еще действующая супруга.
Борис Михайлович и тут скупиться не стал, заплатил сколько надо, и Витенька с женой через неделю были в разводе. Отец же перевернул всю жизнь Таракашину и отбыл на двоюродную родину, напоследок сказав:
– Приеду ровно через два месяца, уже с деньгами. За это время вывернись наизнанку, а законное дитя мне предоставь. И еще запомни: жена твоя не должна иметь психических заболеваний. Как хочешь, но если у меня будет невестка чокнутая, меня господа не поймут…
И уехал. С тех пор Виктор ночами не спал, все искал свою Милочку, тем более что с отцовскими деньгами это получалось неплохо. Нашел. Теперь надо было выяснить, нет ли психических заболеваний. Только какой же больной в этом сознается? Надо было аккуратненько проследить, порасспрашивать, а уж тогда смело можно звать в загс. Тем более что Людмила Ефимовна Петухова, так теперь называлась прежняя серая Милочка, до сих пор супруга себе не отыскала. Виктор стал следить, и тут удары посыпались на него один за другим. То Люсенька рассекала по ноябрьскому холодку на мальчишеских роликах, то она лазила по каким-то кустам, то пряталась за деревьями и высматривала милицейские машины… Нет, Милочка, вероятно, настолько тяжело пережила разлуку с молодым Таракашиным, что ее психика не выдержала – сдалась. Такая женщина не могла претендовать на деньги Бориса Михайловича, тот конкретно предупреждал – идиоток ему в родню не нужно. Виктор Борисович долго сомневался, но потом решился: встретился со своей родной и такой незнакомой дочерью Ольгой и успокоился. Оказывается, Милочка не больна, она просто играет в сыщицу со своей подругой Василисой, а в остальном это вполне разумная женщина. Правда, еще неизвестно, как она отнесется к такому внезапному появлению бывшего бойфренда. И Таракашин снова воспарил. Он тут же созвонился с отцом, тот прилетел без промедления, встретился с Ольгой и настолько был ею очарован, что немедленно организовал ей путешествие в Канаду, и сильно пожалел, что она приходится ему близкой родственницей. А Виктор тем временем атаковал Люсю букетами, подсматривал за ней в бинокль и даже пару раз спасал от хулиганов, правда, сама Люсенька об этом даже не догадывалась.
– Так это, выходит, вы за нами привидением таскались? – уточнила Василиса. – И цветы отравленные – вы? И тогда в кустах, когда Олаф за палочкой кинулся, тоже вы?
– Я. И еще много раз тоже я, я уже не помню когда, я не записывал… – скромно потупился Виктор Борисович и припал губами к горлышку коньячной бутылки, пару раз судорожно глотнул и только потом сообразил, что бутылочку уже давненько опустошила Василиса.
– А за мной зачем носились? – спросила она.
– С умыслом. Я вам денег дам, только… вы поговорите с ней, а? Ну, чтобы она меня не выгнала, приняла бы там… как-нибудь ласково… И потом, я еще все-таки немножечко сомневаюсь, а вдруг она не до конца не сумасшедшая, вот возьмет и откажется от денег, от меня то есть. Не захочет расписываться. Олюшка сказала, что Люся уважает вас безмерно, слушается во всем. Вот вы и поговорите, пусть послушается, а? Вы же понимаете, Милочке будет с деньгами-то намного лучше, чем с вами, а? Правда же?
Василиса погрустнела. Неожиданно в голову саданул весь коньяк, который она тянула весь вечер. Она собрала в кулак все мужество и честно произнесла:
– Я поговорю с ней, слово даю. Ей и правда с деньгами-то лучше будет. А теперь иди! Иди, дружок, чтобы я не видела тебя никогда больше. Сделай милость, не попадайся, а? И убери свои бумажки…
Виктор Борисович резво поднялся, сунулся к руке Василисы и, уже уходя, бросил:
– Так я через недельку заскочу к Милочке, вы скажите ей! Ровно через неделю! Запомните, за это время вы должны ее уговорить, я больше не могу дать вам ни дня!!
Василиса с ненавистью взглянула на него, и он исчез, радостно припрыгивая.
Теперь она сидела совсем одна в маленьком обшарпанном кафе с волшебным названием «Фея», горестно облизывала пустую бутылку и видеть не могла красивые взбитые сливки на пирожных. В углу дремала буфетчица, ей, вероятно, этот денежный хлыщ отстегнул немало рублей, а может, и долларов, так что выставлять посетительницу она не отваживалась. За окном уже занималось серое утро, по столу ползала заблудившаяся муха, и маленькая, трясущаяся собачка терлась о ножку стола, заглядывала Василисе в глаза и ждала, когда та догадается ее угостить. Василиса подняла собачку на стол и пододвинула к ней тарелку с пирожными:
– Ешь. Ты что думаешь, мне жалко? Ты думаешь, что я Люсе завидую? Нет, думаешь! А я не завидую… как бы тебе объяснить… противно все… Вот этот прощелыга мотался где-то всю жизнь, в ресторане своем брюхо набивал, домой тащил так, что посадили, а не подумал, есть ли кусок у этой Люси с ее маленьким ребенком? С его ребенком! Нет, не у Люси, у Милочки! Ему не хотелось, он и не думал – удобней так было. А теперь деньги маячат, так он все на карачках проползал, но нашел своих Ми-и-илочку, О-о-олюшку! Тьфу ты! И ведь снова предаст, честно тебе говорю: вот деньги получит и предаст!
Собачка смачно чавкала и только изредка вздрагивала, когда Василиса уж больно шумно страдала.
– А! Ты говоришь, чтобы я ничего ей не говорила? Или настроила против? Значит, ты сволочь. Этот прощелыга ведь правду сказал. Не-е-ет, он прав – Люсе лучше будет с деньгами, чем со мной. Ну что ты мне говоришь! Дружба! Душа! Я это и сама знаю, а ты посмотрела, в каких сапогах Люсина душа ходит? А пальто? А ремень вот у нее сегодня от баяна оторвался, потому что старый! Кто, кто! И ремень, и баян! Нет, Люся сумеет деньгами распорядиться, а потом… потом пусть этот Таракашин, если хочет, ее бросит! Еще неизвестно, кто кого быстрее бросит – он ее или наоборот! И я же все равно у Люси останусь! Ты говоришь, что гусь свинье не товарищ? Ты просто Люсю не знаешь! Ей даже такая свинья… такая безденежная подруга, как я, все равно товарищ. И еще запомни: я не могу судить человека! Не могу, и все! Он, этот Таракашин, может, уже исправился и стал хорошим… жену вот свою бросил… больную… сволочь! Но я не сужу… он сам выбрал себе такой путь. И жизнь его наказала… огромными деньгами… Слушай, ты уже все слопала, больше ничего нет. Ты ничейная? Совсем тебе хреново. Не плачь, ко мне сейчас пойдем, у меня жить станешь.