Кроме того, мне бы хотелось узнать вот что: вы наверняка сумеете навести справки в архивах, не было ли найдено в губернии, в которой я сейчас нахожусь, неопознанных женских трупов приблизительно 25 лет от роду, в период после 9 сентября 188… года и по нынешний день. По моим сведениям, таких вроде бы не имеется, но мне до крайности хотелось бы знать наверняка.
Искренне ваша
Амалия Корф».
* * *
«Санкт-Петербург, совершенно секретно. Шифрованное.
Убедительно прошу ваше превосходительство изыскать средства, чтобы избавить меня от процесса с участием известного адвоката, г-на Тизенгаузена. Хотя я по состоянию здоровья и не нахожусь более в особой службе, я, однако же, полагаю, что услуг, оказанных мной империи, вполне достаточно, чтобы вы пожелали войти в мое положение. У г-на Тизенгаузена слишком громкая слава, и он чересчур склонен искать ненужные детали в прошлом тех, против кого ему приходится выстраивать защиту клиента. Если он предаст огласке мою работу во Франции, Германии и особенно Англии (что он может сделать, поскольку некоторые языки всегда оказываются длиннее, чем следовало бы), в таком случае пострадаю не только я, но и многие люди в нашей службе, чего мне всеми силами хотелось бы избегнуть.
Баронесса А. Корф».
Подпись на расшифрованном сообщении: «Передать для ознакомления министру. Дело имеет слишком частный характер. Генерал Багратионов».
«С текстом записки ознакомлен. С характеристикой генерала согласен, но представленные госпожой баронессой доводы все же вполне убедительны. Предлагаю сообщить е. и.в. [29] Министр…» (подпись неразборчива).
«Записку прочитал. Хоть сия особа и весьма строптива, в обиду ее давать не следует. Примите надлежащие меры. Александр».
«Дело поручено агенту Свиридову. Для успеха оного ему в подмогу выделены агенты Агриппина Селедкина и Агафья Кривошеина. О ходе операции предписано сообщить особо. Генерал Багратионов».
– Я получил еще два письма, – сообщил Севастьянов.
Лицо его осунулось, под глазами лежали синеватые круги. Мышка, устроившаяся у него на коленях, жалобно смотрела на него.
– Покажите, – велела Амалия.
Мужчина протянул ей два конверта, и первым делом она стала разбирать, что написано на штемпелях.
– Первое из Суздаля, второе из Рязани, – подал голос Степан Александрович. – Я уже смотрел. Газеты, из которых вырезаны буквы, наши, местные.
Первое письмо гласило: «Ты убил свою жену. Молись, грешник». Второе прямо заявляло: «Скоро грядет час расплаты за то, что ты совершил».
– Да… – медленно проговорила Амалия, – что-то новенькое… Неужели?.. – Она нахмурилась. – Нет, не может быть. Не стал бы он писать таких писем! Не в его стиле, в конце концов!
– О чем вы? – спросил Степан Александрович, с беспокойством глядя на нее.
– Я была почти уверена, что знаю, чьих рук дело – послания на ваш адрес, – объяснила Амалия. – Но теперь…
– Так или иначе, их автор не шантажист, – сказал Севастьянов. – Вспомните, вначале вы утверждали, что он будет требовать деньги. Но он даже не заговорил о них.
– Да, – подтвердила Амалия, – и это-то мне и не нравится. – Она пристально посмотрела на своего собеседника. – Нам придется обыскать округу в радиусе нескольких верст от того места, где пропала ваша жена. Особенно лес и ту его часть, где легко спрятать тело, чтобы его годами никто не мог найти.
Севастьянов сгорбился и машинально погладил кошку.
– Вы рассчитываете найти труп Натали? – хрипло спросил он.
– Боюсь, нам больше ничего не остается, – просто сказала Амалия. – Возьмем с собой карту и начнем поиски. К сожалению, придется обойтись несколькими людьми, потому что мы не можем посвящать в дело посторонних. Тем не менее вы, я и дядя Казимир…
Она бросила косой взгляд на Антошу, который как раз в то мгновение проходил мимо них к крыльцу усадьбы, неся под мышкой пустой таз.
– Простите, – внезапно сказала Амалия. – Я отлучусь на минуту, мне надо отдать кое-какие распоряжения по хозяйству.
Она встала из-за стола, который по случаю великолепной погоды установили в саду возле сиреневых кустов, и подошла к молодому человеку.
– Что с сюртуком? – без обиняков спросила она.
Антоша кивнул своей морковной головой.
– Я его замочил, а потом постирал, – объявил он. – Пришлось несколько раз воду менять.
– Метка видна? – нетерпеливо спросила Амалия, которую не интересовали ненужные подробности.
– Три буквы, – вздохнул Антон. – Но она не наша.
– Покажи, – потребовала Амалия и вслед за рыжим прошествовала к веревкам на заднем дворе, на которых сушилось белье.
– Вот, – доложил Антон, отворачивая мокрый, тяжелый от воды борт и показывая очищенную метку. – Первая буква на нашу «Р» похожа, но не нашенская.
– Да уж, – буркнула Амалия. – Первая буква F, за ней… черт, стерто… то ли три, то ли четыре буквы… И в конце «er». Фидлер? Феррер? – Она покачала головой. – Если бы хоть счет из чемодана сохранился целиком, можно было бы установить гостиницу и город, мы тогда знали бы, с чего начать, а тут… Похоже, тупик.
– Может, когда высохнет, что-нибудь прояснится? – с надеждой предположил Антоша. – Или буквы станут виднее…
– Может быть, – без особого энтузиазма сказала Амалия.
– А вы меня с собой возьмете? – внезапно спросил юноша.
– Ты о чем?
Антоша пару раз моргнул и почесал нос.
– Ну, как же… Вы же хотите лес осматривать, искать тело Натальи Георгиевны? Я могу вам помочь. Вам же люди нужны?
Амалия мрачно посмотрела на него.
– Что, уже все слышал? – спросила она сердито.
– Ага, – подтвердил Антоша. – Да уже и в городе все знают, что она не с гусаром сбежала, а пропала… – Он заметил, как Амалия переменилась в лице, и даже попятился. – Это не я! Просто у Дмитрия Матвеича, когда выпьет в трактире, язык развязывается… А я ни слова, ни полслова! Клянусь вам!
Он еще что-то горячо говорил, убеждая Амалию в своей невиновности, но тут на заднем дворе показалась запыхавшаяся раскрасневшаяся Лизавета.
– Госпожа баронесса, там судебный следователь приехал…
«Так, начинается…» – бухнул противный внутренний голос в голове Амалии. Она махнула рукой, отпуская горничную, и пошла обратно в сад.
При ее появлении Максим Алексеевич Чечевицын поднялся с места. Амалия заметила, что он уже успел разложить на столе бумаги из своего портфеля. Севастьянов смотрел куда-то в сторону, и выражение его лица можно было назвать каким угодно, только не дружелюбным.