Амалия подергала дверь – та была заперта. На лице девушки отразилась досада.
– Закрыто, закрыто! – оживился дворник, который стоял неподалеку, опираясь на метлу. – Вы Настасью Ивановну ищете? Обойдите дом и поднимитесь по ступеням. Она над лавкой живет, вместе с сынком своим.
«Сын здесь больше не живет», – едва не вырвалось у Александра, но он сдержался и последовал за Амалией. Та поскользнулась на обледеневшей дорожке, но молодой человек успел ловко поддержать ее за руку – и смутился.
– Благодарю вас, – едва слышно обронила Амалия.
Они позвонили в дверь, но впустили их не сразу, а потом еще заставили ждать в прихожей, пока краснощекая служанка докладывала об их приходе. Наконец хозяйка соблаговолила их принять.
Настасья Ивановна смотрела враждебно, исподлобья и все так же комкала в руках платочек, как и в гостиной Браницких. Как можно мягче Амалия сообщила, что Даша узнала в убитом на Фаянсовой ее сына и что теперь…
– Да, – кивнула Настасья Ивановна, – я знаю. Мне уже сказали. Я…
Все-таки женщина заплакала и не смогла продолжить.
– Нам очень жаль, – искренне проговорила Амалия. – Даша была так привязана к вашему сыну. Мы собирались выделить ей хорошее приданое…
«И зачем сейчас говорить об этом?» – с досадой подумал Александр. Но оказалось, что он недооценил свою спутницу. При слове «приданое» Настасья Ивановна перестала всхлипывать, глаза ее блеснули. Она покосилась на краснощекую служанку и несколько запоздало предложила гостям чаю.
– Не откажемся, Настасья Ивановна, – с лучезарной улыбкой отозвалась Амалия. – Вы не скажете, с кем дружил ваш сын?
– А зачем вам? – сварливо спросила хозяйка.
Амалия вздохнула.
– Он как-то спросил в долг денег для кого-то из них, а Даша фамилию-то и запамятовала. Хотелось бы, знаете ли, вернуть долг, а то…
«Неужели мы приехали сюда из-за подобной мелочи?» – рассердился про себя Александр. Он кусал губы и смотрел на часы с кукушкой, висевшие на стене.
– Может быть, Алексей Сипягин? – несмело спросила Настасья Ивановна. – Они на одном курсе были. Такой вежливый молодой человек, он раза два к нам приходил.
Амалия подняла глаза к потолку и с явным сожалением промолвила:
– Нет, не Сипягин. Вы еще кого-нибудь помните?
– Был еще Андрей, Ивощук по фамилии, – охотно поделилась хозяйка. – Он приезжий, из села какого-то.
– Тоже однокурсник?
– Тоже, сударыня. Еще я знала… как же его? Ах да, Митя. Имя помню, а фамилию нет, хоть убей. Наташка! – обратилась Настасья Ивановна к служанке, которая только что внесла чай, пахнущий веником. – Помнишь, как кудрявого-то звали? Тоже в институте учился, на именинах у нас был…
– Не помню, – ответила служанка и непонятно к чему хихикнула.
– А больше у него и друзей-то не было, – промолвила хозяйка. – А что ж ваша горничная столь легко деньги-то в долг дает? Денежка счет любит, а не такое безалаберное отношение.
– Учим все, учим, а она нас не слушается… – сокрушенно покачала головой Амалия. И вид у нее при этом был такой мещанский, такой меркантильный и мелочный, что Александр тут же возненавидел девушку до глубины души.
– А Николенька ведь жить с ней собирался, чувства серьезные питал, – вздохнула Настасья Ивановна. – Какая же из нее после этого хозяйка?
– Он вам сам сказал про чувства? – поинтересовалась Амалия невинно.
– Да нет, я в письме вычитала, – улыбнулась женщина.
– В письме? В каком письме?
Рука Настасьи Ивановны с чашкой замерла в воздухе, а кончик носа порозовел, как у пойманной с поличным.
– Николай оставил Даше письмо? – допытывалась Амалия, и сейчас никакой меркантильности в ее облике не было. – Где оно?
Однако мадам Петрова уже опомнилась.
– Ну что вы, сударыня… Нехорошо ближних-то подозревать! Какая разница, что за письмо-то? Я ему мать, имею право все знать…
Амалия, не отвечая, холодно смотрела на собеседницу.
– А если бы и ей письмо, что за дело? – перешла в атаку Настасья Ивановна. – Тоже мне, герцогиня выискалась… Я не для того своего мальчика растила, чтобы он попался… не понять кому…
– Где письмо? – вмешался Александр. – Если оно было адресовано Даше, вы обязаны его отдать.
Настасья Ивановна посмотрела на его решительное, недоброе в данный момент лицо, перевела взгляд на Амалию, но и в той не встретила ни капли сочувствия.
– А нет письма, – хмыкнула хозяйка. – Я его порвала.
И она с торжеством покосилась на незваных гостей: что, мол, скушали, господа хорошие?
– Что же там было, в том письме? – мрачно спросила Амалия. – И почему Николай не успел его отправить?
– Дак я случайно его отыскала, – обрадовалась хозяйка. – И надпись меня смутила: если буду, мол, отсутствовать более трех дней, передать Дарье Кузнецовой, в собственные руки. При чем тут она? А мать как же? Ну, я и… не утерпела и открыла.
«Черт бы тебя побрал! – с досадой подумал офицер. – Однако и я хорош! А Амалия-то… Актриса, одно слово – актриса! И какой у нее противный был вид – деньги должен, видите ли. А на самом деле просто выспрашивала, с кем он дружил…»
– И ничего там особенного не было, – продолжала Настасья Ивановна уже обидчиво. – Мол, если с ним что случится, он просит поминать его в молитвах, не забывать и всякое такое. Она-де была светлым лучом в его жизни. Каково?! Ну и всякое в том же роде. Что он мечтал соединить с ней свою судьбу, что она замечательная дальше некуда. – Хозяйка осуждающе покривила губы. – Вот и все!
– И вы его уничтожили? – вскипел Александр. – Вы порвали письмо, которое ваш сын написал своей невесте, несчастной девушке? Да знаете, кто вы после этого?
Настасья Ивановна вжалась в спинку кресла.
– Чегой-то сердитый вы какой, – проговорила она, сейчас в ее речи от волнения проступил явный простонародный говор. – А с чего бы, собственно? Мы в своем праве! Мало ли кто какие письма писал… Вот и дописался! Оставил меня одну на старости лет… Не умнее отца, право слово! – Женщина всхлипнула. – Тот тоже сгинул ни за что, на строительстве дороги железной надорвался… А я как будто виновата! В чем, спрашивается? Что в последнем себе отказывала, лишь бы сына на ноги поставить? А он все по горничным… Не удивлюсь я, если узнаю, что ваша Даша тут замешана! Я в полиции так и скажу! – заявила вдруг Настасься Ивановна.
Александру было и жалко ее, и противно. Жалко, потому что он сидел напротив женщины, потерявшей сына, а противно потому, что она не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. Есть такие ограниченные натуры, которые неприятны и в радости, и в горе, и похоже, что мать студента Петрова принадлежала именно к ним.