Барон Корф усмехнулся. Вот, значит, почему старого графа так беспокоила судьба пропавшего дневника… И вот почему он потребовал от Степки отдать его…
– В тот же вечер на меня напали, – напомнил Александр. – Что, ты подговорил кого-то из знакомых? Я же помню, сам ты не мог стрелять, потому что находился внизу вместе с Сержем.
– Я тут ни при чем, – отозвался Никита. – Это Антуан Потоцкий, сойдя с ума от ревности, пытался тебя убить. Я просто не стал ему мешать.
– А ключ? Ты ему дал? Ты сделал второй ключ, верно?
– Я ничего ему не давал, он сам его украл. И если ты спросишь Антуана, тот подтвердит, что я ему не помогал.
– Но второй раз все-таки стрелял ты? – настаивал Александр. – Ты же знал, что я собирался к Дюссо!
– Знал, – подтвердил Никита. – И решил, что пора с тобой покончить. Ты был рядом с государем на канале, и преступление наверняка списали бы на нигилистов. Но мне опять не повезло. И вообще, по правде говоря, я не убийца. Я очень рассчитывал на твою дуэль с Антуаном и был рад, когда он тебя подстрелил. Но ты опять выкарабкался. А потом с тобой находились то сиделка, то Серж, и я никак не мог к тебе подобраться.
– Никита, – с укором посмотрел на Васильчикова Александр, – я же считал тебя своим другом! Ты же был моим другом, черт побери!
– Другом? – Васильчиков саркастически улыбнулся. – Не смеши меня. У тебя нет друзей. На балах ты никогда не приглашал Елену, потому что она была бедно одета, и едва снисходил до беседы с ней. Ты такой же, как этот мерзавец Строганов, отец он тебе или только крестный, неважно. Вы проходите по жизни, как победители, вы не снисходите до людей, забираете себе все самое лучшее, ни с кем и ни с чем не считаясь, и глупцы вами восхищаются. Вот почему граф назначил тебя своим наследником, хотя ты, быть может, вовсе не его сын, а государя, – потому что в тебе видит себя! Но иногда и такие, как он, терпят поражение и остаются одни, никому не нужные и всеми презираемые. И ты когда-нибудь потерпишь, помяни мое слово!
С этими словами Никита рванулся к столу, схватил стоявший там графин с водой и швырнул в Александра. По правде говоря, тот с легкостью мог бы выстрелить в Васильчикова, но не стал, а спокойно смотрел, как его старинный друг, а вернее, как выяснилось, злейший враг выскакивает в окно.
Вытерев воду с лица, Александр спрятал револьвер и дернул шнурок звонка.
– Степка, помоги мне одеться, – сказал он босому, зевающему денщику, когда тот появился на пороге.
Степка (который, разумеется, никуда сегодня не уезжал) вытаращил глаза, услышав приказание господина.
– Ваше благородие… Второй час ночи ведь! И доктор запретил… Куда вы?
– Черт с тобой, – буркнул Александр. – Зови Сержа! Пусть поедет со мной.
И, когда ошеломленный Серж в халате спустился к нему, вкратце рассказал о том, что случилось. Но, само собой, ни словом не обмолвился, что узнал о своей матери.
– Гм, – пробормотал Серж, – ты знаешь, все так странно… Но если ты говоришь… Конечно, то, что Потоцкий пытался застрелить тебя в темноте, вполне согласуется с тем, что позже, на дуэли, он выстрелил в тебя, когда не имел на это права. Однако Никита… – Мещерский поморщился и сжал руками виски. – У меня в голове не укладывается. Что вообще ты намерен предпринять?
– У него могли остаться кое-какие письма моей матери, которые он украл, – сдержанно ответил Александр. – И, возможно, ее украшения. Я хочу при свидетеле заставить его вернуть их.
– Но если Никита хотел тебя убить, – взволнованно проговорил Серж, – этого нельзя так оставлять!
– Я посоветуюсь с графом Строгановым, – ответил Александр, морщась. – Сначала Потоцкий, затем Васильчиков… Два таких скандала в гвардии сразу – пожалуй, уж слишком.
«И почему я считал, что Корф холодный и бессердечный? – думал меж тем удивленный Серж. – Вовсе нет… Он способен на великодушие, ведь сказал же, что не будет преследовать Потоцкого… И теперь эта история с Никитой…»
Однако дело тут было вовсе не в великодушии. Александр страдал от всех тех позорных тайн, которые обрушились на него сегодня, и больше всего на свете хотел избежать того, чтобы имя его матери смешивали с грязью.
«Предложу Никите мое молчание взамен на его, заберу письма… И попрошу Андрея Петровича быть снисходительным к Елене. Если она его дочь… Почему бы графу не помочь ей и ее семье?»
Друзья не сразу нашли извозчика. Лошади были старые и такие же измученные, как душа Александра, экипаж еле-еле тащился по петербургским улицам. Где-то надрывался пьяный, пытаясь изобразить песню, потом извозчик выехал на набережную. В черной воде Невы колыхались льдины, смутно белеющие во мгле. Мимо промчался всадник в военной форме и пропал из виду.
– Приехали, господа хорошие… На чай бы не помешало… согреться маленько…
– Скажи ему, чтобы подождал нас, – попросил Александр Сержа, который расплатился за них обоих.
У дверей бедного, опрятного домика, где жила семья Никиты, князь Мещерский нерешительно потоптался на месте.
– Может быть, – несмело начал он, – все-таки подождать утра? Поздно уже…
– Ну, Никита же нанес мне визит ночью, – усмехнулся Александр.
Барон хотел как можно скорее покончить с этим скверным, гнусно пахнущим делом. Письма, обещание молчания – и все.
Не найдя звонка, Серж хотел постучать, но тут дверь распахнулась, и наружу вывалилась в пальто, наброшенном на ночную одежду, совершенно обезумевшая Елена Васильчикова. Девушка увидела князя и вцепилась в него.
– Боже мой… Боже мой, это вы! Вас бог послал, не иначе…
Елена тряслась всем телом, на ее лице застыл ужас.
– Я боюсь… Я не знаю, кого надо звать! Она все-таки сделала это… Боже мой!
Девушка зарыдала.
– Что случилось? – вмешался Александр.
Елена подняла на него глаза.
– Она… она убила его. Мать убила его. Мать убила Никиту! – отчаянно закричала девушка. – Доктор нам сказал, что к этому идет… что она становится опасной, предложил поместить ее в лечебницу… Но Никита не хотел… говорил, что там ее будут бить, будут мучить… И она его убила!
– Александр, не ходи туда! – вырвалось у Сержа, но барон отодвинул друга в сторону и вошел.
Вот как, оказывается, пахнет бедность: запустением, и пылью, и тоской…
Корф никогда не бывал у Васильчиковых прежде и едва не запутался среди темных незнакомых комнат, но заметил под одной из дверей полоску света и двинулся туда.
Не вынимая руки из кармана, где лежал револьвер, свободной левой рукой Александр толкнул створку и сразу же увидел Никиту, полусидящего, полулежащего в старом кресле с протертой обивкой, а возле него – взлохмаченную немолодую женщину с бессмысленными глазами. Губы ее кривила безумная, жуткая улыбка. В груди у Никиты торчал нож, всаженный по самую рукоять.