– Значит, его удавили, – угрюмо говорит Констан. – Вот черт!
Доктор Виньере кивает.
– Да, – несмело произносит он, – причем, судя по всему, смерть наступила очень быстро.
– То есть похоже на то, что тут действовал профессионал?
– Несомненно.
Констан хмурится, прикидывая что-то в уме.
– Ну да… Северена он ведь тоже убил первым же выстрелом. Кстати, – поворачивается ко мне полицейский, – вы не заметили у вашего… э… коллеги Кэмпбелла никакого оружия?
Я вынужден ответить, что нет.
– Впрочем, это не так уж важно, – замечает Констан. – Вряд ли молодчик был склонен афишировать принадлежности своего ремесла.
– Я видел у него кастет, – внезапно произносит Маню, до того молчавший. – Случайно заметил, когда убирал его вещи. Мне показалось, – помедлив, добавляет он, – что мистер Кэмпбелл был очень рассержен, когда понял, что я видел у него оружие.
Констан удовлетворенно потер руки.
– Вот видите! Кастет, револьвер, удавка… Вне всяких сомнений, именно он убил судью. Старый Фирмен что-то заподозрил, поэтому мерзавец и поспешил избавиться от него.
– Да, но почему именно удавкой, а не кастетом? – возразил я. – Все-таки кастетом гораздо проще убить человека, согласитесь!
Глаза Констана сузились.
– А если кастета просто не оказалось у него под рукой? – зло спросил он. – Тогда что?
У меня не было никакого желания с ним спорить, и все же я спросил:
– Предположим, с судьей все ясно, но как вы объясните смерть Клер?
– Клер? – удивленно повторила Дезире Фонтенуа, стоявшая в дверях. – Неужели с Клер что-то случилось?
– Увы, да, мадемуазель, – вежливо ответил Констан, оборачиваясь к ней. – Старая служанка умерла нынче ночью.
– Но отчего? – допытывалась Дезире.
Доктор Виньере поморщился.
– Я не делал вскрытия, но могу с уверенностью заявить, что она скончалась от сердечного приступа, – довольно сдержанно ответил он. – Судя по всему, что-то сильно напугало ее, причем напугало до смерти – в самом буквальном смысле.
Дезире недоверчиво уставилась на него.
– Уж не хотите ли вы сказать, что ей почудилось какое-нибудь привидение? – спросила она.
Доктор раздраженно пожал плечами.
– Я думаю, вы не будете отрицать, мадемуазель, что в этом замке творится нечто из ряда вон выходящее. Я, конечно, хотел бы разделять ваш скептицизм, но факты, мадемуазель, факты… С ними не поспоришь.
Однако, судя по виду Дезире, она отнюдь не собиралась последовать его совету.
– Я могу на нее взглянуть? – сухо спросила она.
– Сколько угодно, – еще вежливее, чем прежде, промолвил Констан. – Она у себя в комнате. Правда, я должен вас предупредить, что зрелище вас ожидает довольно неприятное.
Дезире смерила его холодным взглядом.
– Меня трудно испугать, – сказала она. И почему-то, когда она произнесла эти слова, я сразу же поверил ей.
Конечно, тетя Дезире сказала мне, чтобы я не входил в комнату. И, конечно же, я ее не послушался. Я думал, что после мертвого судьи мало что может меня удивить, но, оказалось, ошибся. При виде искаженного лица Клер меня едва не стошнило, и тетя, быстро повернувшись, загородила от меня тело.
Я стоял, вцепившись в ее платье, и едва мог перевести дыхание, а тетя Дезире гладила меня по голове. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не мог с собой поделать.
– Пойдем отсюда, – сказала тетя. – Больше здесь не на что смотреть.
И мы вышли из комнаты.
Возле лестницы нас перехватила моя матушка и стала причитать. Ей уже было известно, что судью отыскали мы с Дезире, и она сделала попытку напуститься на мою тетю за то, что та, дескать, подвергла меня такому ужасному испытанию. Однако тетя Дезире за словом в карман не лезла и заявила, что моя мать сама во всем виновата, потому что в ее доме творится черт знает что. Вот если бы тетя Дезире была в своем особняке на авеню Гоша, она бы ни за что не позволила всяким убийцам и привидениям безнаказанно разгуливать у себя по комнатам!
Моя мама хотела возразить что-то, но тут подошла ее горничная Полина и сказала, что ей надо поговорить с мадам. Тетя Дезире ушла, а я подумал, что Полина могла знать какую-то информацию, ценную для следствия, и потому остался. Оказалось, однако, что я ошибся. Полина пришла просить расчета для себя и для целой группы слуг, которые хотели немедленно покинуть замок. Услышав ее требование, мать совершенно растерялась.
– Но как я могу отпустить вас? Ведь даже месяц еще не кончился! И потом, все дороги завалены снегом! Куда же вы пойдете?
Но Полина твердо заявила, что они со слугами уже все обсудили и решили, что все равно уйдут. Как-нибудь доберутся до деревни, ведь та стоит у подножия горы, и вообще, при нынешних обстоятельствах для них самое главное – как можно скорее покинуть Иссервиль. Моя мать заупрямилась, сделала даже попытку расплакаться, заявила, что не может принять такое решение без своего мужа, и под конец стала обвинять всех в неблагодарности. Тут к Полине присоединились другие слуги и стали требовать расчета. Дворецкий Лабиш – единственный, кто не порывался уйти, – попытался воззвать к их здравому смыслу (так обычно пишется в книжках, и, по-моему, тут была как раз та самая ситуация), но у него ничего не вышло, потому что именно здравый смысл велел этим людям бежать из замка как можно скорее. Они беспрестанно поминали кровавую надпись, которую видела Франсуаза, и гибель Клер. И так как я видел лицо старой служанки, у меня, честно говоря, не хватило бы духу их осуждать.
Ну вот, так они галдели и спорили, а потом пришел папа и начал на них кричать. Но слуги находились в таком состоянии, что уже никого не боялись, им было все равно, что о них могут подумать. Папа послал дворецкого за Констаном, и тот не замедлил явиться – хмурый, с резкими морщинами возле рта. Полицейский рявкнул на слуг, мол, они не имеют права покидать замок, потому что ведется следствие, и он запрещает им уезжать. На мгновение казалось, что слуги покорятся, однако не тут-то было.
– А по какому праву он тут указывает? – крикнул из толпы кучер Альбер. – Он больше не легавый, он всего-навсего помощник какого-то паршивого депутата! И нет у него никакой власти помыкать нами!
Констан позеленел. Он сделал такое движение, словно собирался броситься на Альбера с кулаками, но папа удержал его. И правильно, потому что Альбер – дюжий малый, и он легко мог бы накостылять Констану по шее.
– Но что же делать, что же делать? – плачущим голосом говорила мама Матильде, а та только вздыхала и разводила руками.
Чувствовалось, что люди настроены очень решительно и они, что бы мы им ни говорили, все равно покинут замок. По-видимому, папа тоже понял это, потому что он нагнулся ко мне.