– Что именно вас интересует? – Шевалье все еще улыбался, но в глазах его застыла смертная тоска.
– Меня интересует, не было ли среди них более или менее значительных людей, – ответила Амалия. – Может быть, вы учились с кем-то, кто потом стал министром, или имеет отношение к командованию армии, или оказывает влияние на дела государства? Кто-то, кто играет важную роль… кто мог написать нечто, не знаю, компрометирующее, или важное, или…
– Понятно, – кивнул Шарль. – Значит, вы полагаете, что в том письме могли содержаться какие-то важные сведения. Если говорить откровенно… – Офицер немного подумал. – Ну, положим, Сертен – третий или четвертый секретарь военного министра… то есть был им, потому что министерство уже давно сменилось. Но он никогда мне не писал, просто мы когда-то учились вместе. Или Ла Палисс – хотя он всего лишь полковник, но его жена дружит с любовницей президентского зятя, насколько я помню.
– Президент? – быстро спросила Амалия. – Вы имеете в виду Жюля Греви?
– Да, старика Греви, – кивнул Шарль. – Если иметь в его окружении своего человека, можно недурно вкладывать деньги, и Ла Палисс через свою жену узнает много чего интересного. Впрочем, он всегда был оборотистый малый, и армия только развила в нем данное качество. Но он очень редко мне писал. Да и потом, мы виделись в Париже, и он знал, что я вернулся.
Нет, подумала Амалия, это точно был не Ла Палисс. В каких бы спекуляциях он ни участвовал, они не могли быть настолько значительными, чтобы агент чужой разведки месяц выслеживал посланное им письмо. Кроме того, благодаря оговорке шпиона Амалии стало ясно, что автор для предосторожности направил несколько одинаковых посланий разным людям. Стало быть, дело и впрямь было серьезное.
– Хорошо, – сказала она. – Кто еще, кроме них двоих, мог вам писать?
…А из окна на нее смотрел обиженный до глубины души поэт. Ах, женщины! Беззащитные, но коварные создания! Стоило ему заболеть, и вот пожалуйста – она уже забыла о нем и вовсю флиртует с каким-то жалким офицером, глупым, как все представители армии… Нередин был сейчас так сердит, что начисто забыл, что и сам был когда-то поручиком.
– Может быть, лучше закрыть окно? – робко предложила Натали.
– Вы хотите, чтобы я задохнулся? – желчно парировал поэт.
Он взглянул на ее несчастное лицо, и ему сделалось стыдно. Ведь девушка не виновата, что некрасива и нескладна, не виновата, что ее отец – критик, которого он от души презирает. Но шедших от ума «не виновата» было слишком мало для того, чтобы испытывать к добровольной сиделке хоть какое-то чувство, кроме раздражения. Алексей видел, что Натали боготворит его, видел, что она готова на все ради него, но сам он ни капли не любил ее и, что гораздо хуже, сознавал: никогда и не полюбит.
– Извините, – сказал поэт мрачно. – Я устал.
– Вы уверены, что не надо позвать сиделку? – встревожилась Натали. – Я могу сходить и за Гийоме, если нужно…
Нередин отрицательно покачал головой и закрыл глаза. Художница положила листок на стол, но сделала неосторожное движение рукой – и опрокинула вазу, которая с грохотом упала набок. Поэт дернулся от неожиданности и открыл глаза.
– Простите, ради бога, – пролепетала девушка, вся красная, и стала собирать рассыпавшиеся по столу цветы.
Нередин повернул голову и посмотрел в окно. Амалия уже ушла. Но поэт увидел, как Шарль де Вермон подошел к тому месту, с которого упала в море мадам Карнавале, и долго смотрел вниз.
«Интересно, что бы это могло значить?» – подумал заинтригованный Нередин.
А Амалия тем временем отправилась на поиски Анри.
– Скажите, Анри… Перед смертью мадам Карнавале отправляла кому-то телеграмму. Вы случайно не помните кому?
Анри немного подумал.
– Да, она попросила послать телеграмму. Адресат – ее племянник, месье Карнавале. Я запомнил, потому что за несколько дней до того ей пришло от него письмо, а больше ей никто не писал. Что-нибудь еще, мадам?
– У вас прекрасная память, Анри, – заметила Амалия, вкладывая в руку слуги приятно хрустнувшую бумажку. – Но текст телеграммы вы, конечно, не помните?
– Почему же? – возразил слуга, покосившись на бумажку. – Отлично помню: «Полностью выздоровела, приеду завтра». Обычный текст, ничего особенного.
Так-так, сообразила Амалия, «полностью выздоровела» означало, скорее всего, что задание успешно выполнено. Ибо лжемадам Карнавале, конечно, не могла предвидеть, что успех окажется лишь временным и что некто, кто тоже охотился за таинственным письмом, не остановится перед тем, чтобы столкнуть ее со скалы. Подумав о предвидении, Амалия сразу же вспомнила, кем из обитателей санатория ей следовало заняться в первую очередь.
– Анри, вы не знаете, где мадемуазель Лоуренс? Она обещала научить меня гадать на картах.
Эдит Лоуренс сидела в гостиной, раскладывая пасьянс. Амалия остановилась в дверях, рассматривая англичанку. Невысокая, миловидная русоволосая девушка, но нижняя челюсть тяжеловата и изобличает недюжинное упрямство. Эдит метнула на Амалию быстрый взгляд и смешала карты. Кроме них двоих, в гостиной никого не было.
– Как вы себя чувствуете, мисс Лоуренс? – спросила Амалия. – Доктор Севенн сказал мне, что беспокоится за вас.
Положим, помощник Гийоме ничего подобного ей не говорил, но Эдит же не могла о том знать. Девушка кашлянула.
– Благодарю вас, мадам, вы очень добры, – сказала она. Вид у нее был кроткий, как у тяжелобольного, давно смирившегося со своей участью. – Мое здоровье такое же, как и прежде: не улучшается, но и не ухудшается. Говорят, при чахотке и это неплохо.
Эдит взяла в руки карты и стала раскладывать их по какому-то странному принципу, быстро отбрасывая ненужные.
– Это какое-то гадание? – спросила Амалия, подойдя к ней и остановившись напротив.
– Если с помощью карт можно заглянуть в будущее, то почему бы не использовать возможность? – вопросом на вопрос ответила Эдит. Она отбросила последние карты и поморщилась. – Так я и знала. Осталась только шестерка пик – неприятности.
– Не совсем так, – мягко возразила Амалия. – Шестерка пик – поздняя дорога.
И что-то было в ее тоне такое, что Эдит покраснела и подняла глаза.
– Дорога, госпожа баронесса? И куда же она ведет?
– Полагаю, из санатория, – ответила Амалия. – Нехорошо вводить в заблуждение людей, дорогая мисс. Тем более таких, как доктор Гийоме, который определенно заслуживает лучшего.
Эдит не сводила взгляда с лица Амалии.
– Право, – проговорила англичанка, стараясь казаться высокомерной, – я не понимаю, о чем вы…
– Некоторые думают, – уронила Амалия, – что изобразить чахоточного больного очень легко. Достаточно лишь время от времени предъявлять окровавленный платок да разыгрывать лихорадку… купая градусник в чае, к примеру. А бутылочки с кровью заблаговременно спрятать у себя в столе.