– Послушайте, может быть, вы хотите войти? Я приглашаю вас.
– Нет, – коротко ответил Александр, и поэт увидел, как дернулась жилка на его виске.
– Но если вы хотите с ней увидеться…
– Нет. Я хотел только знать, что с ней все в порядке. А видеть меня она все равно не захочет.
– Почему? – поразился Нередин. – Ведь вы проделали такой долгий путь…
– Вы плохо знаете женщин, – снова усмехнулся Корф. – Думаете, ее это тронет? Она решит, что я приехал нарочно, чтобы посмотреть, как она умирает, хотя, видит бог, я жизнь отдал бы, чтобы с ней все было хорошо. Мы расстались не самым лучшим образом… то есть она настояла на разводе, я-то никогда его не хотел. А теперь она знать меня не желает. Если я напишу ей письмо, она порвет его в мелкие клочья и выбросит, не читая. Если я попрошу встречи с ней, ответит, что нам не о чем говорить. Честное слово, мне проще иметь дело с ее взбалмошной матерью, которая тайком передает мне вести о ней, чем с Амалией. Вы женаты?
– Нет.
– Тогда вам меня не понять. Вначале все хорошо, и ты словно ступаешь по облакам, а потом внезапно видишь, что для самого близкого человека превратился в лютого врага. Поневоле начинаешь вести себя как враг. А дальше… дальше все становится все хуже и хуже. Она что-нибудь рассказывала обо мне? – внезапно спросил он.
Нередин покачал головой:
– Никогда.
– На нее похоже, – вздохнул Корф. – Вычеркнуть из своей жизни, как будто тебя никогда не было. Характер! Значит, врачи говорят, что ей ничто не угрожает?
– Да.
– Ну что ж, это все, что я хотел узнать. – Александр крепко стиснул руку Нередина. – Завтра я, наверное, возвращусь в Петербург. Спасибо за добрые вести – и до свиданья. Да, и сделайте одолжение, не говорите ей, что я здесь был. Иначе Амалия навоображает себе бог весть что, а в ее состоянии всякие эмоции все-таки вредны.
Поэт смотрел, как Корф уходит – с прямой спиной, не оборачиваясь. «Еще одна человеческая тайна, – подумалось смутно. – Что же такое могло произойти между ними?» У него было такое чувство, словно весь мир полон странных секретов, больших и малых, которые играют человеческими судьбами, как хотят. А может быть, все дело было в том, что он просто устал?
Анри открыл ему дверь и на его вопрос о Шатогерене ответил, что тот отправился к пациенту, который очень плох, и что вернется доктор не раньше десяти.
– Я чертовски проголодался, Анри, – признался поэт. – Нельзя ли на скорую руку устроить для меня какой-нибудь ужин?
Слуга сказал, что постарается, и удалился.
Нередин поднялся к себе, но ему недолго удалось оставаться одному, потому что к нему заглянул Мэтью Уилмингтон. Англичанин был необычайно серьезен.
– Я надеюсь, вы не забыли о своих обязанностях секунданта, сэр? Они стреляются завтра в восемь утра, как мы и договорились.
Алексей поморщился при мысли, что ему придется завтра увидеть гнусных Хофнеров, которые сегодня чуть не убили его, но пообещал Уилмингтону не подвести шевалье.
– Как Шарль? – спросил он.
– Мистер де Вермон? – Уилмингтон важно повел своими пухлыми плечами. – Он намерен исполнить свой долг, как и подобает джентльмену.
Слуга принес поднос, уставленный всякой снедью. Мэтью поколебался, но попросил разрешения выпить чашечку чаю, если мистер Нередин не возражает. Мистер Нередин не возражал, и уже через минуту он имел счастье наблюдать, как англичанин набивает рот печеньем, ухитряясь одновременно рассуждать о европейской политике.
«А ведь совсем недавно несчастный жених не мог стоять от горя и рыдал у гроба той, которую все уже считали его женой, – со злостью подумал Нередин. – Или я преувеличиваю и так и должно быть – живое остается живым, а мертвое мертвым? Хорошенькая мадемуазель Катрин Левассер с томными глазами газели уже умерла, и никакие слезы, никакое самопожертвование ее не воскресят; через год уже никто не вспомнит, какие у нее были глаза, а через три забудут и имя, и ее могила на самом красивом участке кладбища, обращенном к морю, зарастет травой. Да что там годы – уже сейчас все ее забыли… И точно так же забудут и меня, когда я умру. Ничего не остается от человека, кроме его дел… Если дела значительны, они еще могут вызывать мгновения восхищения у потомства, но только мгновения. Может статься, и мне посчастливится, и от меня останутся несколько стихотворений, которые будет перечитывать, склонившись над книжкой, какая-нибудь мечтательная барышня…»
Поэт попытался представить себе ту барышню, но ее лицо почему-то до странности походило на лицо королевы Елизаветы. Он бы отдал все на свете, чтобы еще хоть раз встретиться с ней…
– Полагаю, у шевалье на дуэли есть неплохие шансы, если он выстрелит первым, – заметил Уилмингтон. – Иначе, боюсь, все может закончиться для него весьма плачевно. Я наводил справки: Хофнер и в самом деле отличный стрелок.
Нередину стало совсем неуютно, но тут появился Ален и доложил, что месье Шатогерен вернулся. Поэт извинился и вышел. Бог весть отчего, но за дверью он почувствовал странное облегчение.
Шатогерен беседовал с Севенном. Лицо у Рене было мрачное, и, насколько поэт понял из разговора врачей, какой-то пациент умер, не приходя в сознание.
– Вы что-то хотели, сударь? – обратился к поэту Севенн.
Алексей вручил Шатогерену письмо королевы и объяснил: произошла ошибка, мадам по-прежнему будет рада визитам доктора.
– Поразительно, – буркнул Шатогерен, распечатывая письмо. – Прежде всего она не больна, я и Гийоме уже устал это повторять. Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя после смерти сына, и то же самое ей мог сказать любой квалифицированный врач. К чему еще визиты? – Виконт пожал плечами. – Пустая трата времени.
Нередин едва удержался от искушения высказать Шатогерену все, что сейчас всколыхнулось в его душе. Конечно, сердито думал Алексей, возвращаясь к себе, виконт любит корчить из себя республиканца и подчеркивать, что монархи – такие же люди, как все. Ему никогда не понять, каково это – постоянно быть на виду и не иметь права на самые обыкновенные человеческие эмоции.
Затем поэт вспомнил, что у него сидит Уилмингтон, и решил, что еще одного разговора о политике и дуэлях не выдержит. Поэтому он избрал другое направление и через минуту уже стучался в дверь баронессы Корф.
– Я не потревожил вас? – спросил Нередин, входя. Ему показалось, что у Амалии уставший вид.
– Нет, – ответила она. – Я читала письма.
– Письма Аннабелл?
Молодая женщина кивнула.
– Вы нашли его? – быстро спросил Алексей.
– Нет, – с сожалением отозвалась Амалия. – Похоже, мисс Эдит права, на самом деле это путь в никуда. В них нет ничего, что указало бы нам на личность «безутешного вдовца».
Нередин заколебался, и его колебание не укрылось от Амалии. Кроме того, она заметила еще кое-что. «У него на воротнике едва заметный след от дамской пудры. Любопытно, очень любопытно… Неужели и впрямь то, о чем я думаю?»