Поезд прогрохотал по какому-то мосту, коммивояжер неторопливо перевернул страницу газеты, гувернантка прошипела мальчику: «Я же просила вас, Рене, не трогать без нужды солонку», и тут в вагон-ресторан ворвался вихрь. Вихрь этот имел облик молодой темноволосой женщины в синем платье, с решительными глазами и четко очерченным ртом. Сейчас этот рот был сжат, а глаза недобро прищурены и смотрели в сторону Амалии и Мэй.

Дама в синем платье, как-то по-особому стуча каблуками, прошла между столами, и на мгновение испуганной Мэй показалось, что она действительно собирается остановиться возле них с баронессой. Однако незнакомка сделала еще несколько шагов и нависла над столом, за которым сидел господин с усиками и его спутница в открытом красном платье.

«Да, увял…» – смутно подумала Амалия, увидев, как вытянулась физиономия господина с усиками. Дама в красном платье обернулась, и взорам присутствующих открылось накрашенное личико кокотки – простое, довольно симпатичное и, увы, уже со следами бурного прошлого. Она с недоумением взглянула на даму в синем, но тотчас в лице кокотки произошла перемена. Очевидно, она прекрасно знала, кто стоял возле их стола.

– Теодор, – крикнула дама в синем, – вы негодяй!

Ее глаза метали молнии, руки судорожно сжимали сумочку.

– Дорогая… – пролепетал господин.

– Не смейте меня так называть! – Дама в синем топнула ногой. – Вот, значит, какие дела вынудили вас ехать в Ниццу! Вы мерзавец!

– Прошу вас, Матильда… Вы слишком взволнованы. – Господин по имени Теодор говорил, а взгляд его растерянно метался по вагону-ресторану, подсчитывая свидетелей позора. – Это… это случайная встреча… Она ничего не значит, уверяю вас!

Коммивояжер вынырнул из-за газеты, хмыкнул и закрылся ею полностью. Гувернантка ядовито улыбалась, на лицах мужа и жены было написано любопытство, а дети застыли на месте, ничего не понимая, но чувствуя, что происходит нечто невиданное. Еще бы, они стали свидетелями настоящей сцены!

– Ничего не значит? – возмутилась дама, повышая голос. – Вы едете с этой особой в одном купе! – И она предприняла попытку испепелить рыжую разлучницу взглядом, но та даже ухом не повела. Судя по всему, у разлучницы и самой огня было в избытке.

– Матильда! Умоляю вас… Я все вам объясню!

– Дорогой Теодор, – с безграничным презрением промолвила дама, – с меня довольно! И разговаривать вы будете не со мной, а с моим отцом! Надеюсь, вам удастся объяснить ему, для каких таких деловых переговоров вы оплатили лучшую гостиницу в Ницце… с видом на море!

– Матильда, прекратите немедленно!

Женщина может загнать мужчину в угол, но ненадолго. Только что Теодор был мертвенно бледен и лепетал жалкие слова, но вот его глаза угрожающе сверкнули, и он преобразился.

– Если вам угодно позорить себя этим балаганом, я не намерен в нем участвовать! – Он швырнул на стол салфетку и встал.

– Я позорю вас? – возмутилась Матильда. – А вы, Теодор? Что вы делаете со мной? Чем я заслужила такое отношение, чем?

В ее голосе зазвенела мука. Амалия нахмурилась. Семейная сцена все больше претила ей.

– Матильда, на нас смотрят, – вполголоса проговорил Теодор.

– И пусть! Мне все равно! Отчего же вы не беспокоились раньше, когда они смотрели на вас с этой тварью?

Похоже, рыжая решила обидеться всерьез.

– Как вы любезны, госпожа графиня, – сказала она, усмехаясь. – Только как тогда называть человека, который разоряет другого, чтобы заставить его жениться?

– Что вы несете! – возмутилась Матильда. Но пылу у нее заметно поубавилось.

– Можно подумать, вы не знаете, – отчеканила рыжая, глядя ей прямо в глаза. – Если бы не делишки вашего отца, никогда бы Теодор не стал вашим мужем! И нечего тут говорить о любви, сударыня. Сядь, Теодор! Нам еще должны принести десерт. А эта пусть кричит, сколько ей влезет, коли охота себя на посмешище выставлять.

Теодор посмотрел на любовницу – и медленно опустился на место. На скулах Матильды выступили красные пятна.

– Теодор! Я этого так не оставлю! Ты пожалеешь!

– Можно подумать, я не жалею, – с самого дня свадьбы!

Судя по всему, Теодор дошел до той опасной точки, когда готов был выложить все, что накопилось на душе; это ошеломило его жену сильнее, чем оскорбление.

– Не смей так говорить! – возмутилась молодая женщина. – Не смей, слышишь? Или я все расскажу моему отцу!

– Довольно, Матильда, – оборвал ее муж со скучающей гримасой. – Хочешь, я пошлю ему со следующей станции телеграмму? «Отдыхаю в Ницце с подругой, желаю и вам того же. Зять». А то твой отец скоро доработается до удара – ни одного дня свободного.

– Ах, вот о чем ты мечтаешь! – крикнула Матильда. – Чтобы он умер! Скажи, а может быть, ты хочешь, чтобы я тоже умерла? Ты ведь этого хочешь, да?

И тут Мэй услышала слова, от которых у нее перехватило дыхание.

– Да, – спокойно ответил Теодор, глядя в лицо жене и улыбаясь нехорошей улыбкой, от которой его рот искривился. – Меня вполне устроило бы, если бы ты упала под этот поезд. – Он перегнулся через стол и прошипел: – Довольна?

Матильда отшатнулась, сдавленно всхлипнула, стиснула сумочку, словно в ней заключалось ее спасение, и бросилась прочь. Она бежала, как слепая, наклонив голову, и по пути налетела на край стола, за которым сидели Амалия и Мэй.

– Осторожнее, сударыня, – сухо сказала баронесса, подхватив стоявшую на столе вазочку, едва не упавшую от толчка.

Ничего не ответив, Матильда выбежала из вагона. Дверь захлопнулась с резким стуком.

Глава 6 Крик в ночи

Если англичанину случится стать свидетелем скандала, он непременно попытается превратиться в столб, шкаф, или стул, или во что-нибудь столь же деревянное и неодушевленное. Сердца разобьются, глаза ослепнут от слез, судьбы людей уже никогда не будут прежними, и тут англичанин оживет, повернется к вам и учтиво скажет что-нибудь вроде: «Сегодня прекрасная погода, не правда ли?»

Мэй изо всех сил пыталась не подавать виду, что слышала и видела происходящее. С ее точки зрения, этого требовали приличия, но душа ее разрывалась между любопытством, негодованием и сочувствием. По правде говоря, она вообще впервые в жизни видела семейную суету, потому что ее родители жили душа в душу, а их соседи и знакомые были – или казались – до отвращения добропорядочными. И юная Мэй чувствовала себя сейчас, как Ливингстон, впервые ступивший в дебри, кишащие неведомыми чудовищами. Тут до нее донеслись слова Амалии.

– Скандал – это как карточная игра, – задумчиво заметила баронесса. – Вы играете в карты, мисс Мэй?

Слегка оторопев от сравнения, Мэй призналась, что иногда играет с братьями, но в шутку. Амалия кивнула.

– Можно сказать, что в отношениях скандал – нечто вроде главной ставки, и разыгрывать ее надо, во-первых, хладнокровно, а во-вторых, умело, когда у вас на руках все козыри. Если же у вас ничего нет, кроме шестерок и сомнительной мелочи, то лучше воздержаться. Иначе результат будет именно таким, какой мы наблюдали.