– Совсем недавно, – тихо напомнил Антон, – вы говорили, что это могут быть и два разных дела.
– Нет, – насупился прокурор, – думаю, это все-таки одно дело. Убийца четко следует сюжету романа. Кого там убивают по плану четвертым, а?
Антон поморщился.
– Кажется, – сказал он, – это мужчина, которого должны повесить.
Прокурор поперхнулся.
– Черт бы побрал этих писателей… – Игнатов выразился куда более заковыристо и крепко, но смысл был тот же самый. Очевидно, это дошло даже до собаки, потому что она проснулась и удивленно подняла голову. – В общем, Антон, ты должен понимать: число жертв должно остановиться на трех. Поэтому постарайся найти хоть какие-то концы. Прежде всего поищи, не было ли между жертвами чего-то общего. Забудь про книгу, забудь про внешние обстоятельства, ищи мотив, из-за которого всех их могли ухлопать. Мало ли что, вдруг они были связаны общим бизнесом, к примеру… Ведь двое из убитых – бизнесмены, а третья жертва – жена бизнесмена. Да что я тебя учу, в самом деле… – Игнатов безнадежно махнул рукой. – Ты ведь умный парень. Кроме машины, тебе пока ничего не удалось найти?
– Нет, – ответил Антон с сожалением. – Я хотел вечером в монастырь съездить.
– Что еще за монастырь?
– В нем находится один из бывших одноклассников, Дмитрий Шульгин. Сейчас он монах. Его не было на вечере встречи, но он хорошо знал первую жертву и был одно время с ней связан. Кроме того, некоторые считают, что именно он послужил прототипом главного героя романа, хотя автор это отрицает. Может быть, Шульгину что-нибудь известно?
– Думаешь, это нам что-то даст? – безнадежно спросил прокурор.
– Попытка не пытка, Андрей Сидорович.
– Ладно, действуй, – вздохнул Игнатов и встал из кресла. – Ты где есть будешь, дома? Черт, я забыл, что у тебя нет семьи… Пошли борщец поедим. Только за столом – ни слова о делах, понял? Супруга моя страсть как этого не любит, еще с тех пор, как меня инфаркт хватанул.
– Но я должен сегодня еще к тете заехать… – начал Антон в смущении.
– Ни-ни, – объявил прокурор, – отказы не принимаются. Идем!
И, хлопнув его по плечу, двинулся к двери, а следом за ним затрусила преданная собака.
Что-то не так.
Она проснулась утром с этим смутным ощущением, и оно не давало ей покоя. Чем больше Виктория думала о вечере встречи, с которого, собственно, все началось, тем неотвязнее становилось чувство, что именно там от ее внимания ускользнуло нечто странное… или фальшивое… или подозрительное… И теперь писательница мучилась, пытаясь определить, что же именно это было и почему она не обратила на произошедшее тогда должного внимания.
Может быть, что-то не так было с женой Сергея? С Верой, которая удержала Викторию на лестнице и просила у нее прощения за то, что когда-то разбила ей жизнь? Ну разбила, но мы давно склеили осколки и пошли дальше… и вообще в конце концов пришли к выводу, что, по сути, не о чем было и жалеть. Да и склеенное из осколков получилось не хуже прежнего целого, если уж на то пошло.
«Нет, – мысленно сказала себе Виктория, – это была не Вера».
Тогда, может быть, Вероника? Узколобая, самодовольная Вероника, с которой так быстро слетела маска… ревнивая, ранимая женщина.
Виктория поглядела на Никиту, который все еще спал, уткнувшись лицом в подушку. На плече у него и ниже, на спине, если присмотреться, можно было заметить следы старой операции. Когда его вытаскивали из потерпевшей крушение машины, у него были сломаны кости и комбинезон уже начал гореть. Никита потерял сознание еще до того, как его переложили на носилки… а вокруг суетились операторы и снимали, снимали, снимали.
Такая у них работа, понимаете? Потому что любая катастрофа повышает рейтинг гонок.
…После той аварии, которая поставила крест на его гоночной карьере, характер Никиты изменился. И Виктория, хотя они были вместе не так уж долго, уже успела заметить в нем некоторые черты, которые ей не нравились.
У него случались перепады настроения, которые не то чтобы пугали ее, но озадачивали и настораживали. Он мог смеяться, дурачиться, быть веселым и добродушным, самым милым человеком на свете, а в следующее мгновение угрюмо замыкался в себе, и из него нельзя было вытянуть ни слова. Иногда Виктория ловила на себе его взгляд, пристальный, настороженный, – взгляд человека, который ждет нападения, ждет, что его попытаются ударить, не физически, а морально. Но она никогда не говорила ему обидных вещей, не роняла многозначительные намеки на его блестящее прошлое, обернувшееся скучным настоящим, и ни разу не заговаривала с ним о гонках.
Как-то он захотел поджарить хлеб в тостере, и хлеб по непонятной причине загорелся. Никита попятился и потерял сознание. Потом он объяснил, что языки пламени напомнили ему, как он горел в машине и его не сразу смогли вытащить. Тогда он был почти уверен, что сгорит заживо. Как сгорел Уильямсон в недоброй памяти 1973 году.
Но Виктория только поцеловала гонщика, сказала, что она всегда терпеть не могла жареный хлеб, и выбросила тостер. Больше они на эту тему не разговаривали.
Не говорили они и о Веронике, с которой он по-прежнему встречался. Конечно, Виктория могла бы устроить (как и большинство женщин) полномасштабное выяснение отношений на тему «я или она», потребовать ясности и для убедительности разбить о пол что-нибудь хрупкое. Однако она с детства ненавидела любые скандалы. Ей претило все, что заставляет человека терять достоинство, унижаться, требовать что-то, вне зависимости от того, с какой целью это делалось. Кроме того, она терпеть не могла просить кого бы то ни было о чем бы то ни было.
Нет, она вовсе не верила в знаменитую фразу: «Ничего ни у кого не просите; сами придут и все дадут». Напротив, Виктория считала, что автор забыл написать самую важную, заключительную часть этой фразы: «…когда вам уже ничего не будет нужно».
Ей нравился Никита, она с удовольствием проводила с ним время – в постели и вне ее, – но Виктория уже сейчас ясно видела, что ему чего-то не хватает для того, чтобы она увлеклась им всерьез и решилась строить свою жизнь вместе с ним. И еще яснее она видела, что другим женщинам он нравится, они тянутся к нему, и вовсе не потому, что в своей фирме он зарабатывает приличные деньги, и не потому, что когда-то мелькал на экранах. Он был яркий, привлекательный, вызывающий восхищение. Подпустить его к себе слишком близко было все равно что заполучить игрушку, которой захотят владеть все. И Викторию по понятным причинам это не устраивало.
Хотя, может быть, на самом деле все было гораздо проще, и простота эта заключалась в том, что по-настоящему она его не любила. Кирилл был не ярок и не блестящ, но он был надежен, и она всегда могла на него положиться. Вот с Кириллом, пожалуй, она могла бы строить свою жизнь.
Если бы не его отношение к тому, что Виктория считала своим призванием, – отношение, которое казалось ей оскорбительным и неуместным. Как и большинство людей, не имеющих никакого представления о труде писателя, он считал это занятие несерьезной работой. Отсюда и постоянные подкалывания на тему «а, опять сочиняешь свои романчики», и не менее постоянные попытки внушить ей, чтобы она бросила это пустячное, с точки зрения Кирилла, дело. И как Виктория ни была к нему привязана, в конце концов он стал ее раздражать.