Первой из них следует назвать уже известную читателю Полину Степановну Серову, которую Гришка, денщик Каверина, весьма непочтительно, но небезосновательно именовал «анафемской барышней». Барышня была круглой сиротой восемнадцати лет от роду, очаровательной, доброй и покладистой – в те моменты, когда она не была упрямой, как стадо мулов, и назойливой, как репей. Именно два последних качества в полной мере пришлось испытать на себе князю Г., возглавлявшему N-ский гусарский полк, в котором числился друг детства Полины, голубоглазый обалдуй Лёвушка.
Что касается Лёвушки, то у него помимо прочих талантов имелся талант совершенно особенный. Есть люди, которые всегда умудряются выходить сухими из воды, а вот Лёвушка обладал способностью, совершенно противоположной, то есть влипал во все возможные и невозможные неприятности. И не то чтобы ему не везло – наоборот, он с невероятным упорством искал на свою голову приключений, а найдя их и получив по полной, искренне радовался, как хорошей шутке.
Последняя шутка, которую Лёвушка отмочил до того, как попал под арест, состояла в следующем: с группой приятелей, таких же балбесов, как и сам, он сорвал представление актрисы Глафиры Брандахлыстовой. Нет, актрису не освистали, не ошикали – молодые люди просто помешали ей играть, расхаживая по залу и громко беседуя во время представления. В результате пьеса с треском провалилась. Актриса устроила истерику, швырнула букетом в костюмершу и накричала на директора театра.
Я уже вижу, как вы пожимаете плечами: эка невидаль, несколько юношей пошалили, сделали глупость. И потом, мадам Брандахлыстова, если уж говорить начистоту, такая же актриса, как ваш дедушка – император Бразилии. Наивный мой читатель! Разве вы не знаете (но это только строго между нами), что госпожа Брандахлыстова пользуется милостью великого князя… (Нет, нет, трепещу, не смею назвать его имени.) Разве вам неведомо, что князь, невзирая на вовсе не юные лета, влюбился в нее, как мальчишка, посылает актрисе через адъютантов букеты, скрепленные бриллиантовыми браслетами, и даже – о ужас! – принялся сочинять стихи в ее честь? Разве вам неизвестно, что Глафира состоит под его покровительством, а значит, всякая обида, учиненная ей, рассматривается как прямое оскорбление самого князя? Ах, вы подозревали нечто подобное… Вы наконец-то поняли, почему сей унылой бездарности с писклявым голоском и неестественными интонациями достаются в газетах одни восторженные отзывы и почему ее называют северной пери и дивным виденьем нашей сцены…
А тут некстати явился гусар и, задорно бренча шпорами, выставил северную пери на посмешище. Естественно, пери закатила любовнику истерику номер два по усиленной схеме и потребовала наказать виновных. Отправить их в Нерчинск! На рудники! Поставить к позорному столбу! А еще лучше – вообще лишить жизни!
И тогда как-то незаметно выяснилось, что приятели Лёвушки пошли за ним исключительно потому, что тот их подбил – обманул, заставил, опоил, – они вообще не ведали что творили, а госпоже Брандахлыстовой желают исключительно всяческих благ и пожизненного процветания. Причем глаза их были при этих заявлениях такими кристально честными, что становилось даже как-то неловко, знаете ли.
Словом, приятели отвертелись, что и немудрено с их незамутненными помыслами и чистыми глазами, а Лёвушка – нет. Лёвушка не стал кривить душой: да, он сорвал представление нарочно. Просто Глафира успела порядком ему надоесть в предыдущей пьесе, портя своим присутствием все впечатление, и он решил как следует ее проучить.
– Голубчик, – сочувственно сказал ему тертый калач, старый полковник, которого поставили разбирать дело «о возмутительном поведении в храме Мельпомены и подстрекательстве к общественным беспорядкам», – может быть, у вас есть дядюшка или родственник какой-нибудь, немножко того… тронутый? Вы бы сослались на родство, а там, глядишь, вас бы и помиловали.
Но Лёвушка не имел тронутых родственников, о чем честно и сообщил. Полковник вздохнул и покачал головой. Он не сомневался, что на сей раз молодой повеса крепко влип – и теперь уже не выпутается.
Впрочем, на этом свете бывает всякое. Бывает, что ошибаются даже и полковники, тертые калачи, – но только тогда, когда подсудимый имеет такую подругу детства, как мадемуазель Полина.
Прослышав о случившейся с Лёвушкой беде, Полина спешно собралась и из своего скромного имения примчалась в Петербург. В уме у нее было только одно: спасти друга, чего бы это ни стоило.
И мадемуазель энергично принялась за дело.
Полина стала хлопотать, интриговать, обивать пороги, а когда надо – рыдать, ломать руки, умолять и сулить деньги. Она напоминала о заслугах своего деда и прадеда Лёвушки, принимавших участие во всех войнах Екатерины. Клялась, что ее друга сбили с толку, а вообще-то тот чистый ангел, только что без крыльев. Она досаждала всем, кому только можно, выклянчивая освобождение Лёвушки, перспективы коего были, прямо скажем, не самые радужные. Но больше всего заступница измучила князя Г., командовавшего Лёвушкиным полком.
Дело в том, что князь Г., если только захотел, смог бы легко добиться прекращения дела. Он был на хорошем счету у императора, и если бы князь заявил, что Лёвушка, отличный товарищ и душа-человек, малость погорячился, – к нему бы прислушались, Лёвушку перестали бы терзать, и все бы окончилось наилучшим образом. Но, увы, князь Г. был дружен с великим князем, а точнее – не желал с ним ссориться.
Итак, великий князь с помощью своих клевретов упорно, но методично шил дерзкому гусару Лёвушке форменное дело. Уже вскрылось, что Лёвушка буян и состоит в подозрительной дружбе с родственниками кое-кого из сосланных декабристов. Уже над челом Лёвушки маячил ярлык без пяти минут мятежника и ниспровергателя государственного строя, а этого в те годы было вполне достаточно, чтобы пропасть. Бедный, бедный Лёвушка!
«Бедный, бедный я!» – мысленно простонал сейчас князь Г., которому слуга только что доложил, что мадемуазель Серова, явившаяся в приемную с утра, упорно не желает уходить, хотя шел уже седьмой час вечера.
Да, да, Полина буквально взяла князя в осаду. Она обложила его со всех сторон, как дикого зверя. Мадемуазель подружилась с его супругой и выплакалась на ее плече; вкралась в доверие к его матушке, и та послала сыну особое письмо о страданиях «несчастной барышни», хотя до того баловала сына письмами не чаще, чем раз в три года. Мало этого, Полина подстерегала князя в театре, на прогулке, в гостях – и неизменно порывалась кинуться к его ногам и всучить ему очередное прошение о помиловании Лёвушки. Причем каждое последующее послание становилось объемистее предыдущего и содержало в себе все новые и новые детали о беспорочном Лёвушкином характере и его хрустальной душе.
Следует отдать ему должное, князь Г. никогда не жаловался на свою судьбу. Более того, всегда принимал ее с достоинством, хотя всем известно, что принадлежать к одной из первых фамилий России, пользоваться доверием императора и иметь сорок тысяч годового дохода – чертовски нелегко. Однако в эти дни князь Г. стал находить, что лучше не командовать полком, а носить чин помельче да поскромнее. Что может быть лучше, чем сидеть где-нибудь в глуши скромным титулярным советником да распивать чаи с вареньем! На такие, прямо скажем, революционные мысли его натолкнул не кто иной, как провинциальная барышня с незабудковыми глазами – барышня, совершенно забывшая приличия, кои предписывают каждому безропотно принимать свою (а в особенности чужую) судьбу, и затерзавшая князя мольбами отпустить ее товарища детства.