– Прелесть, и особенно идет к твоим глазам. А откуда он у тебя?
– Подарок, – загадочно отвечала польщенная Мария.
– И кто же даритель? – настойчиво спросила Мадленка.
Впопыхах она упустила из виду, что все женщины страсть как не любят прямых вопросов, и Мария тотчас опомнилась.
– Мальчик, да ты слишком много хочешь знать! – засмеялась она. – Какая тебе разница?
– Вдруг я тебе тоже что-нибудь захочу подарить, – заметил Михал. – Как знать?
– Ах, шалун! – засмеялась служанка. – А еще бывший послушник! – И, смеясь, удалилась к позвавшей ее панне Анджелике.
Не было таких нехороших слов, какими Мадленка не обругала про себя бедную Марию, гордячку и ломаку, виноватую лишь в том, что не сказала имя таинственного дарителя.
«Дезидерий! – внезапно озарило Мадленку. – Он все обо всех знает, надо будет спросить у него, кто кавалер Марии».
Дезидерий, однако, был занят: он руководил подачей блюд на стол и не мог отвлечься. Мадленка решила отложить расспросы до другого раза, а пока отправилась на поиски самозванки, вспугнутой неожиданной угрозой разоблачения. Но та как сквозь землю провалилась. Досадуя, что упустила свою добычу, Мадленка обегала весь замок и в одном из дальних покоев вновь нарвалась на Эдиту Безумную. Та лежала, укрывшись с головой одеялом, и клацала зубами. Мадленка недоумевала: в комнате вовсе не было холодно.
– День добрый, госпожа, – сказала Мадленка, как умела, вежливо. – Не могли бы вы…
Эдита Безумная поглядела на нее своими огромными глазами, и девушка поразилась страшной худобе ее лица. Было в нем что-то такое, отчего она неожиданно осеклась. Слова не шли у нее с языка.
– Он идет, – почти беззвучно прошептала бедная сумасшедшая.
– Кто – он? – спросила Мадленка, на всякий случай отступая спиной к двери.
– Он найдет меня, – горько вымолвила Эдита Безумная. – Я последняя, он не может уйти без меня. Ты… ты не мог бы спасти меня, мальчик? Пожалуйста, у тебя доброе лицо.
– Я попытаюсь, – пролепетала Мадленка. – Я закрою дверь, и он не сумеет войти.
– Да, – сказала Эдита, подумав и печально кивнув, – дверь – это хорошо. Крепкие засовы, много засовов! – Она приподнялась на постели, глаза ее лихорадочно горели, уставившись куда-то за окно. – Солнце в крови! – пронзительно закричала она, так что Мадленка заткнула уши. – Темное солнце! Господи, охрани нас, грешных!
Дикий вой несчастной перешел в судорожные рыдания, и не помня себя Мадленка опрометью выскочила за дверь. Она не остановилась, пока не отбежала от покоев Эдиты Безумной достаточно далеко, и только тогда отважилась посмотреть, что же так напугало бедную страдалицу. Красное солнце в дымке зависло над окоемом, и Мадленка невольно вздрогнула, вспомнив синеглазого рыцаря, простертого у ее ног. Даже мертвый, он имел власть над помутившимся рассудком своей жертвы; Мадленка не забыла ни его девиз, ни изображение на его доспехах, которое и имела в виду Эдита, говоря о «темном солнце».
«Впрочем, раз он умер, – решила Мадленка, – простим ему его прегрешения. Слава богу, я не Эдита, и меня не так легко сломать».
Самозванка и правда как сквозь землю провалилась. До полночи – времени, назначенного для встречи, – осталось чуть больше часа, и Мадленка, рассерженная своей неудачей, в которой ей было некого винить, кроме себя самой, немного успокоилась, сообразив, что туда-то ее лжетезка наверняка придет. Мадленка повернулась и зашагала по направлению к часовой башне.
Однако ушла не далеко. Чья-то тень накрыла ее, Мадленка хотела отпрыгнуть в сторону, но не успела. От удара по голове зазвенело в ушах, и девушка потеряла сознание.
* * *
Первым, что увидела Мадленка, придя в себя, было старое, почерневшее от времени деревянное распятие, висевшее на стене. Оно качалось, то приближаясь к глазам Мадленки, то отодвигаясь от них, и девушка, сообразив, что странное его передвижение следствие ее плачевного состояния, прикрыла глаза и постаралась дышать глубоко и ровно.
Когда она вновь разлепила веки, распятие на стене уже не раскачивалось и потолок не проявлял пагубного стремления упасть ей на голову. Мадленка приподнялась и обнаружила, что лежит на полу в незнакомой комнате. Ощупав затылок, Мадленка обнаружила на нем порядочную шишку, и тут ее охватил внезапный страх. Она поспешно оглядела свои руки и ноги – нет, они не были связаны. Никого, кроме нее, в комнате не было.
«Неужели Эдита Безумная так огрела меня? – окончательно рассердившись, думала Мадленка. – Но зачем? Я же не сделала ей ничего плохого!»
Охнув, Мадленка поднялась на ноги и осмотрелась. Чистенькая светлица напоминала комнату служанок: просто, опрятно и без излишеств. Мадленка попыталась сообразить, как могла сюда попасть, но так и не сообразила. Пожалуй, пора уходить отсюда, а то о ней, вернее о Михале, невесть что подумают…
Единственная дверь открывалась в соседнюю комнату. Мадленка толкнула створку плечом – и замерла на пороге.
Знакомая комната. Она видела ее прежде, когда приходила с Августом навестить самозванку. Это были покои лже-Магдалены Соболевской. А сама Магдалена…
Мадленка на негнущихся ногах подошла туда, где лежала бесформенная груда, которую она признала только по золотопарчовому платью. Лицом самозванка уткнулась в пол, ее руки были раскинуты в стороны, как у сломанной куклы. Мадленка закусила губу, затем осторожно перевернула тело. В том, что перед нею именно тело, она уже не сомневалась, но при виде лица, исколотого, изрезанного, искромсанного каким-то острым предметом, ее охватил ужас.
– Господи Иисусе… – едва выговорила Мадленка побелевшими губами.
Мозг ее лихорадочно работал. Бежать, бежать отсюда, бежать немедленно! Если Михала Краковского обнаружат рядом с изуродованным телом мертвой самозванки, ему не помогут никакие святые угодники. Какое счастье, что она, Мадленка, пришла в себя так вовремя. Девушка медленно распрямилась – и только тогда увидела второе тело, лежащее на постели.
Мадленка попятилась боком, как-то всхлипнула и зажала рот ладонью, затем обеими. Ужас, который она испытывала, возрос до размеров безграничных и заполнил собою все ее существо. Мадленка сделала шаг к двери, но вернулась и приблизилась к кровати. На ней вечным сном заснула мать Августа, княгиня Гизела. Голова княгини была повернута к двери, и остекленевшие глаза не выражали ничего. Из тонкого надменного рта стекала на покрывало узкая струйка крови. В груди у княгини, погруженная в тело по рукоять, торчала мизерикордия славного рыцаря Боэмунда фон Мейссена, о которой все решительно при дворе знали, что с недавних пор она принадлежит Михалу Краковскому. Никак нельзя бросить здесь такое доказательство своей вины. Забрать мизерикордию и бежать! Скорее, скорее!
Но только Мадленка взялась за рукоять, намереваясь извлечь проклятый клинок, как растворилась дверь, ведущая в коридор, и на пороге показался князь Август.