– Смотрите сами.
Епископ перегнулся через край и глянул вниз. Два оруженосца встряхнули веревку с трупом, чтобы согнать ворон, и две птицы с громкими криками взмыли вверх. Флориан пошатнулся и едва не упал, но сопровождающие его поддержали.
– Да, это он, – простонал епископ Флориан.
Он хотел уйти, но Боэмунд загородил ему дорогу. Епископ поднял на рыцаря непонимающий взгляд.
– Мои двести флоринов, – с завидным хладнокровием напомнил Боэмунд.
Епископ, словно боясь заразиться, поспешно всунул ему в руку тяжелый кошель.
– Можете забирать его, если он вам так дорог, – предложил крестоносец с легкой издевкой в голосе.
– Нет, – резко сказал епископ, – но я буду благодарен вам, сын мой, если вы похороните несчастного по-христиански.
– Все, что вы пожелаете! – воскликнул Боэмунд ему вслед и вместе с рыцарями покинул укрепления.
Мадленка была разочарована. Она знала, что епископ Флориан стар и немощен, но он оказался еще и дураком. Что хорошего в том, чтобы обмануть простофилю? Мадленка подошла к тому месту, где стоял Флориан, и, перегнувшись через край, поглядела на повешенного. Кровь отхлынула от ее щек. На мертвом литовце, изуродованном до неузнаваемости, была ее одежда, та самая, в которой она явилась в Мальборк. Так вот зачем Боэмунд вызывал Альберта…
Епископ Флориан и его люди уехали тем же вечером, а Мадленка, чувствуя себя избавленной от страшной опасности, нависшей над ней, отправилась – на сей раз по своей воле – поблагодарить фон Мейссена.
– Мне жаль, рыцарь, – сказала она, – что тебе пришлось солгать из-за меня.
– Солгать? – удивился Боэмунд.
Тут настал черед Мадленки удивляться.
– Да, ведь та страшная клятва…
Синеглазый запрокинул голову и звонко расхохотался.
– А, вот ты о чем! Нет, с моей душой все будет в порядке. По крайней мере, я надеюсь на это.
– Но как же так? – пролепетала Мадленка, теряясь.
– Я поклялся на распятии, – Боэмунд хитро прищурился, – что велел тебя повесить. Помнишь, ведь такое действительно было, Михал? Я же не клялся, что тебя повесили.
Мадленка открыла рот, не зная, что сказать. Восхищение ее разрослось до размеров сверхъестественного, необыкновенного обожания. Боэмунд проявил какое-то прямо-таки византийское коварство! Получилось еще хлеще, чем клятва Изольды! Та всю жизнь обманывала мужа с Тристаном и должна была присягнуть, что у нее никогда никого не было, кроме законного супруга, короля Марка. И вот на глазах у всей свиты Изольда заставила переодетого нищим Тристана перенести ее на руках вброд через реку, после чего спокойненько поклялась небом и землей, что никто никогда не держал ее в своих объятиях, кроме мужа и того жалкого бродяги, которого все только что видели…
– Не родился еще тот человек, ради которого я бы стал жертвовать своей бессмертной душой, – холодно сказал Боэмунд, глядя на нее в упор.
Мадленка не нашлась что ответить, только отвесила ему низкий, в пояс, поклон и поторопилась исчезнуть, а то – как знать? – вдруг у непредсказуемого крестоносца переменится настроение и он захочет вывесить ее на всеобщее обозрение рядом с литовским лазутчиком. Мадленку такой поворот событий никак не устраивал.
Впрочем, самое большое потрясение ждало ее впереди. Вечером, когда она помогла Филиберу нарядиться к очередной исповеди и вернулась к себе, девушка, заперев дверь, не сразу сообразила, что в комнате есть кто-то еще. И этот кто-то ринулся на нее.
Чья-то рука зажала ей рот, другая рука обшарила ее сверху донизу сквозь одежду и швырнула на постель. Мадленка вспомнила, что с другой стороны кровати лежит филиберов короткий меч, и нагнулась за ним, но ее оттащили назад и бросили, теперь уже на пол. Тихий спокойный голос произнес:
– Так я и думал.
Зажглась свеча, и Мадленка, ежась, взглянула на человека, возвышавшегося над ней. Ничего нового, признаться, она в нем не увидела.
– Ну, – произнес комтур Боэмунд фон Мейссен, глядя на Мадленку своими необыкновенными глазами, которые были уже не синими, не лазоревыми, а совсем не понять какими, – так кто же вы на самом деле, барышня?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Задыхаясь от унижения, Мадленка смотрела на крестоносца, мечтая разорвать его на части или, на худой конец, выцарапать ему ногтями глаза. Синеглазый же был спокоен как никогда.
– И все-таки я был прав, – объявил он. – Какой из тебя, к дьяволу, оруженосец!
– Такой же, как из крестоносца Пресвятая Дева, – не осталась в долгу Мадленка.
– Неплохо сказано, – усмехнулся Боэмунд, – но ты еще не ответила на мой вопрос. А именно: кто ты такая, откуда взялась и что здесь делаешь?
Мадленка была от природы отважна, но под изучающим взором его холодных глаз ей совершенно расхотелось шутить.
– Если ты пообещаешь никому не говорить… – начала она.
– Все зависит от того, что ты мне скажешь, – прервал ее фон Мейссен, пожимая плечами. – Итак?
– Хорошо, – угрюмо сказала Мадленка, – будь по-твоему. Я Магдалена-Мария Соболевская.
Она попыталась прочесть что-либо в лице крестоносца, но Боэмунд ничем не обнаружил своего удивления.
– Любопытно, – сказал он. – Ну, что ты там еще выдумала?
– Я не выдумала! – вспылила Мадленка.
– Час от часу не легче, – проворчал Боэмунд. – Стало быть, все, что ты нам рассказала, – ложь?
– Нет, не ложь! – заупрямилась Мадленка. – Не ложь! На нас действительно напали, я скатилась в овраг, а потом пришла в себя и нашла всех убитыми. Брата моего Михала привязали к дереву и расстреляли стрелами. Тебе этого не понять! И я осталась совсем одна, никто мне не мог помочь!
– Стрелами расстреляли? – переспросил рыцарь.
– Угу, такими же, как та, которую я вытащила потом из твоего бока. Я переоделась, потому что была испугана и не знала, что мне делать дальше. И про бродяг все правда, все было на самом деле, а потом меня нашел разъезд Августа, и я узнала, что моим именем назвалась какая-то девушка и заявила, что мать-настоятельницу убили крестоносцы. – Мадленка закусила губу. – Я думала, что умру там, в замке, слушая ее! И никак не могла понять: зачем, кому это все нужно?
Синеглазый потер рукою лоб.
– Хорошо, допустим, я тебе верю. Княгиню Гизелу и самозванку ты, разумеется, не трогала.
Мадленку передернуло.
– Конечно, нет! У меня бы не хватило духу изрезать, изуродовать лицо человека. Это же кощунство!
– Так было сделано, чтобы ее никто не мог опознать, – пояснил Боэмунд. – Не с неба же она свалилась, кто-то наверняка должен был видеть ее раньше. Хотя, возможно, она не из тех мест. С другой стороны, твои родные тоже не смогли бы утверждать, что это не ты, раз от ее лица, как ты говоришь, ничего не осталось.