Вот великий воин получил сокрушительный удар по голове, выронил меч и растянулся на земле, не подавая признаков жизни. К нему подбежали трое или четверо монахов, засуетились возле раненого, затем, поняв тщетность своих попыток, подняли его за руки и за ноги и унесли. Доброслав снял шлем и изысканно поклонился публике.
В толпе переговаривались двое.
– Почему он не лег сразу? Ведь ты ему заплатил за это?
– Видите ли, ваша милость, вообще-то он хороший боец. Наверное, ему просто было стыдно падать сразу.
– А Доброслав знал, что он не будет сражаться?
– Нет, – со смешком отозвался собеседник. – Я решил, что так будет лучше.
Жаль, что разговор сей не слышала Мадленка. Он бы на многое раскрыл ей глаза…
С сильно бьющимся сердцем Мадленка смотрела прямо перед собой, ничего не видя. Губы ее механически шевелились: «Позор… гибель… монастырь… вечное заточение…» Она услышала, что ее кто-то окликает, и вяло повернула голову. Лучше бы она этого не делала. Август пробился к ней и сел рядом, не обращая внимания на враждебность, с какой его встретили Соболевские.
– Ну? – с вызовом спросила Мадленка. – Ты доволен?
Ей было приятно видеть, как он смешался.
– Мой боец был сильнее, – нехотя признался Яворский.
– Ты доволен? – повторила Мадленка, глядя ему прямо в глаза. – Впрочем, неважно. Теперь мне все равно конец.
– Ты можешь просить помилования у короля.
– Просить? У короля? Мне нечего просить у него. Я ни в чем не виновата.
– Тебе нравится разрывать мне сердце, – с горечью сказал Август.
– Нет, это тебе нравится! – вспылила Мадленка. В то мгновение она ненавидела его, как никого и никогда в своей жизни.
Август молча смотрел на нее, но Мадленка отвернулась в сторону и не желала отвечать на его взгляд. Наконец он поднялся и стал пробираться обратно к своему месту.
Епископ и князь Доминик о чем-то негромко переговаривались. Анджелика с загадочной полуулыбкой играла дорогим кольцом на пальце. Мадленка зажмурилась: «Господи, дай мне сил!»
Услышав удивленный гул толпы, она не сразу открыла глаза. Потом раздались одинокие свистки, и наконец наступила тишина.
Мадленка разлепила веки. Сначала ей бросился в глаза Доброслав из Добжини: он явно был чем-то поражен. Девушка проследила за направлением его взгляда, и словно горячая волна прихлынула к ее сердцу.
Ее боец вернулся на поле.
Он стоял у края поля, тяжело опираясь на меч и подрагивая всем телом. По его доспехам текла кровь, но, несмотря на нанесенные ему ранения, он все же вернулся, побуждаемый готовностью сражаться до конца. Раньше своей неловкостью и трусостью он вызывал у окружающих только смех и издевки, теперь же его обволакивало всеобщее сочувствие. Его мужество, пробудившееся так поздно, не могло не вызывать восхищения, и хотя никто не верил, что он может победить, все же, когда он, пошатываясь, двинулся к Доброславу из Добжини, небрежно крутившему в руке меч и ожидавшему приближения противника, все зрители без исключения почувствовали некоторое волнение.
Бойцы сошлись – но что мог сделать человек, истекающий кровью, против пышущего здоровьем, уверенного в себе молодца? С большим трудом Франтишек отвел от себя два удара, грозившие ему смертью, и попятился. Доброслав из Добжини наседал, и только чудом можно было счесть то, что он до сих пор не сразил окончательно своего самонадеянного противника. Сердце у Мадленки екнуло, когда ее боец повалился на землю, то ли отчаявшись, то ли от слабости. Доброслав что было сил обрушился на него сверху, но Франтишек увернулся с непостижимой ловкостью, вскочил на ноги, а затем… Затем он, подбежав к сопернику сбоку, наподдал ему ногой под зад. Зрители захохотали и бурно захлопали. Даже ленивая панна Анджелика соблаговолила три раза соединить ладони. Мадленка же не могла усидеть на месте. Как, как она могла упрекать Вседержителя, что он забыл о ней, что он оставил ее на милость врагов? Сказано же – и правые восторжествуют. Значит, так оно и будет, только надо не терять веры.
Доброслав кинулся на своего противника, разъяренный его выходкой, и вынудил его защищаться, рассчитывая, что сил раненого надолго не хватит. Франтишек отступал, но как-то уж больно резво. Он прыгал из стороны в сторону, делал обманные движения и явно издевался над соперником. Мысленно Мадленка возблагодарила господа, что на ее ставленнике оказались такие крепкие доспехи, сильно смягчившие полученные им ранее удары.
Август кусал губы от напряжения. На его лице читалось явное недоумение; он не мог понять, отчего испытанный в боях Доброслав так долго медлит. Но все попытки его бойца пробить оборону противника заканчивались ничем. Франтишек, очевидно, полностью оправившийся от ран, держался умело и не давал Доброславу приблизиться к себе. В какое-то мгновение он неожиданно перешел в нападение и – молниеносным ударом рассек Доброславу плечо.
– Так его! – завизжала Мадленка, срываясь с места.
Она неистовствовала. Получай, презренный княжеский холуй! И еще! И еще раз!
Шатаясь, Доброслав отступал. Отныне противники поменялись ролями. Доброслав пятился, Франтишек наседал. Удары сыпались на бойца Августа со всех сторон. Вон он ранен в руку… в колено… получил удар плашмя по шлему, после которого едва не упал… Толпа топала ногами, улюлюкала и смеялась – теперь над ним. Никто уже не сомневался, что скоро, если не произойдет ничего непредвиденного, боец панны Магдалены Соболевской одержит верх.
Наступил критический момент – Доброслав упал, выронив меч. Воин пополз по траве к нему, а Франтишек… ждал, хотя мог и помешать ему взять оружие. Поднявшись на ноги, Доброслав бросился на своего врага, но тщетно: острие поразило воздух, Франтишек же легко увернулся и ударил его по спине, так что лопнули застежки на доспехах. Толпа бесновалась и выла в экстазе. Мадленка медленно опустилась на свое место: она чувствовала нечто вроде стыда за то, что забылась и вела себя, как остальные зрители. А многие из них уже кричали: «Убей! Убей!» Женщины хохотали, дети тоже были в восторге и громко и неумело хлопали в ладоши.
Доброслав получил еще одну рану и упал лицом в траву. Он не двигался, но, когда противник подошел к нему, извернулся и сделал попытку неожиданно ударить его. Франтишек, однако, держался начеку, легко выбил у него меч и приставил острие к его горлу, между шлемом и доспехом. Доброслав лежал, раскинув руки и тяжело дыша.
Август, побледнев, поднялся с места.
– Магдалена! – вскричал пан Соболевский в восторге. – Дочь моя, мы выиграли! Ну, разве я не говорил, что он великий воин?
Мадленка согласилась, не кривя душой. Теперь, когда угроза бессрочного заточения осталась позади, она смогла вздохнуть спокойнее. «Слава тебе, господи, и ныне, и присно, и во веки веков», – подумала она. И не было во всем свете молитвы искреннее этой.